Костёр 1964-03, страница 47

Четыре месяца длилось плаванье, бывшее для всех мучительным, Но Луиза обладала железным здоровьем. Ни разу не заболела она морской болезнью, ни разу не пала духом. Всю жизнь мечтавшая о путешествиях, находит она здесь, в реве ветра, в рокоте морских волн, особую красоту:

«Буря, надувай napycal Выше вздымайтесь, волны,

сильнее бушуйте, ветры! Пусть молния сверкает над

нашими головами, Вперед, наш корабль, вперед!»

Когда по приезде в Новую Каледонию губернатор предложил ей и еще нескольким женщинам поселиться отдельно от товарищей, но зато в чуточку лучших условиях, Луиза решительно заявила: если их всех разъединят, то она и ее ближайшая подруга Андреа Лео тотчас же бросятся в океан.

Она пишет властям, прося о пересмотре тяжелой участи товарищей, описывая страшную каторгу на острове Ну, где томятся коммунары, скованные кандалами. Она убеждает, доказывает, протестует, находит возможность помогать тем, кто слабее, кто нуждается в помощи.

А кроме того, она собирает коллекцию редких растений, разводит особую породу шелковичных червей. И обучает туземных жителей-ка-наков грамоте. И когда там, где она живет, вспыхнуло восстание канаков—оно вряд ли неожиданно для ссыльной Луизы Мишель...

Голод, жара, возмутительное обращение надсмотрщика, тоска по родине— делают свое дело. Ссыльные начинают гибнуть.

Кое-кому из коммунаров обещают помилование, амнистию—не всем, а лишь кое-кому, в том числе и Луизе. Но она и слышать об этом не хочет. Вот что пишет она губернатору:

«...Прошу оградить меня от оскор

бительных выходок людей, которые, несмотря на мои категорические запрещения, публикуют от моего имени в газетах письма о помиловании. Я выйду отсюда только со всеми ссыльными и каторжниками».

В конце января 1879 года пришло разрешение на переезд Луизы вместе с другими ссыльными в город Нумею. Там она стала преподавать в школе пение и рисование.

Потом пришла, наконец, и амнистия, общая, для всех.

Уже скоплены деньги для отъезда на родину. Весь берег облеплен канаками, привязавшимися к Луизе, как к родной; шелестит густой кокосовый лес, хранящий песни и народные легенды. Сколько записала их Луиза! Недаром она прилежно учила и выучила канакский язык!

На прощанье Луиза разорвала свой красный шарф, чудом уцелевший от времен Коммуны, а клочки раздала канакам на память.

Но и без шарфа осталась она той, кого боевые баррикадные друзья любовно звали когда-то «красной девой».

На фоне неба встают утесы из розового гранита и бледно-голубые холмы. Это — Сидней.

Консул не желает давать ей разрешения на возвращение во Францию.

— Ну что ж,— хладнокровно говорит Луиза, — я останусь жить в Сиднее. Я буду заниматься чтением публичных лекций.

— А о чем собираетесь вы читать лекции?

— О действиях французской администрации в Нумее, вероятно. Это заинтересует публику.

— Что же вы намереваетесь сказать?

— Я скажу о причинах восстания канаков, о закабалении чернокожих, о возмутительном отношении к ссыльным женщинам и детям. Право, разве я знаю сейчас, о чем я еще буду говорить?

Консул схватил лежащую перед ним бумагу и, с треском подписав свое имя, подал ее Луизе Мишель со словами:

— Можете отправляться восвояси.

И вот сбегающая к морю Александрия. Сфинксы среди необозримых долин зеленеющего Нила. Туманные берега Англии, где судно блуждает больше недели, и, наконец, Дьепп.

Луизу встречают ее мать и сестра ее друга, Теофиля Ферре, расстрелянного во время Парижской Коммуны. Мария Ферре при виде Луизы горько разрыдалась,

— Не плачьте, — строго сказала Луиза. — Ваш брат умел умереть, нам надо суметь жить. — Лицо ее было сурово.

И опять она ведет революционную агитацию. Сидит в тюрьме. И пишет большую повесть в двух томах «Нищета», бунтарские пьесы и стихи. И неутомимо разъезжает по Франции с лекциями.

Во время одной из таких поездок, в городе Гавре, в нее стреляли. Револьверная пуля пробила ее шляпу и засела за ухом, в височной кости. Но Луиза добивается оправдания человека, который хотел убить ее: он простой рабочий, его обманули, судить надо не его, а тех, кто его пб-слал!

И вновь она ездит по стране, рассказывая о днях Парижской Коммуны, о своих боевых товарищах.

Она скончалась накануне первой русской революции, в 1905 году. Она очень интересовалась революционным движением в России:

— Вот увидите, — говорила она,— там произойдут грандиозные события. Там будет революция, которая сметет царя и всю его бюрократию. И что самое удивительное, это что и в Москве, и Петербурге, и в Кронштадте, и в Севастополе — солдаты будут заодно с ней!