Костёр 1964-09, страница 22

ский, француз и немец. Мы сидели рядом, и я чувствовал теплое плечо француза. Понимаешь, мы верили друг другу. Понимаешь, в этот момент во всем мире не было более верных товарищей, чем были мы. «Интернационал» был для нас, как пароль...

А бой приближался. Старик снова что-то сказал по-испански и подошел к ящикам, которые стояли у стен, и попытался сдвинуть один из них. Ящики были тяжелые, и он показал нам, что нужно дверь завалить этими ящиками, и чтобы мы помогли ему это сделать. Мы стали подтаскивать ящики к дверям. Ставили один на другой. В два ряда поставили, накрепко завалили дверь. Старик правильно придумал, нам надо было продержаться в подвале, пока наши захватят деревню. И только мы отошли от дверей, как послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то откинул засов и толкнул дверь. Но дверь даже не шелохнулась. Тот толкнул дверь сильнее и громко крикнул по-испански. По лестнице зацокали еще чьи-то шаги, и теперь уже вдвоем они поднавалились на дверь. Мы все четверо, как по команде, бросились к ящикдм и стали их придерживать со своей стороны...

А бой уже был в деревне, нам нужно было продержаться, может быть, минут десять, не больше. Мы услышали, как те двое стали быстро подниматься по лестнице...

Мы думали, что они ушли, а они не ушли. Они подобрались к окну, вышибли стекло и бросили к нам' в подвал гранату. Она упала ближе всех к немцу. Я видел ее упругий гофрированный корпус, еще секунда — она взорвется и разлетится на тысячу мелких осколков. И тут немец бросился вперед и накрыл эту гранату своим телом, и она взорвалась под ним.

л — Зачем он это сделал? — спросил Саша.

— Он не хотел, чтобы погибли все, — сказал Петр Петрович. — Он хотел, чтобы мы остались жить, и продолжали борьбу. По моему, он ненавидел фашизм больше, чем любил жизнь. Такой был человек. И тогда старик-испанец, который, может быть, до сих пор даже не участвовал в войне, тихо-тихо сказал: «Но пасаран».

К Саше пришла медицинская сестра, чтобы сделать ему укол пенициллина, и Петр Петрович замолчал.

Саша крепко-крепко зажмурился, он очень боялся. Он даже не мог смотреть на иглу, так он боялся. Но Саша не выдал себя, потому что над ним возвышалась лохматая голова Петра Петровича. А рядом с Петром Петровичем стояли те трое из подвала — француз,

немец и испанский крестьянин. Саша отлично их всех видел. Они стояли перед ним, как живые.

Глава одиннадцатая

Однажды, когда Саша был еще болен, пришло от папы новое письмо. Бабушка надела очки, села около Саши и прочитала ему папино письмо:

«Дорогие мои Оля и Саша! — писал папа.— У нас уже выпал снег, и работа моя теперь идет медленнее. Только вчера вернулся из небольшого похода, ходили в район гейзеров. Мороз был десять градусов, а температура воды в озерках от гейзеров тридцать шесть градусов тепла. Мы все отлично выкупались. А теперь о самом главном, я здесь должен прожить до следующей осени. Может быть, вы ко мне приедете? А то я совсем одичал и сильно скучаю о вас. А здесь для вас дивное диво. Будете купаться в озерах зимой, ходить на лыжах, ездить на собаках. А кроме всего прочего, здесь снег соленый, потому что морские штормы и ветры поднимают большое количество морских капель в воздух, эти капли замерзают, и вместе со снегом падают на землю. Разве это не сказка: соленый снег? Приезжайте, не пожалеете. Сашка, ты будешь ездить в школу на собаках. Их у меня девять: Троп, Ветка, Игла, Леди, Музыкант, Тяпа, Сокол и Бутон. А самый главный пес Алерт — это вожак, он бежит впереди, ведет упряжку. Он рыжий, очень сильный и умный. Приезжайте. Ваш бородатый «очкарик». Большой привет Евдокии Фроловне, самый низкий по,-клон. Сергей».

— Не надо мне его поклонов, — возмутилась бабушка. — Чего придумал. Больного слабого ребенка тащить на Камчатку. Виданое ли дело, соленый снег, купание в озерах, в школу на собаках ездить. Сказочник. Вот я ему сама отпишу.

— А я поеду на Камчатку, — сказал Саша. — Я поеду.

— Прежде всего, — сказала бабушка, — надо поправиться и посоветоваться с врачом. А может быть, тебе нельзя менять климат?

— А ты не пиши пока папе письмо, — попросил Саша. — Не будешь писать?

— Не буду, — сказала бабушка. — Только поправляйся поскорее.

А когда пришла мама, он сказал:

— Я скоро поправлюсь, и мы поедем к папе. Ладно? Я тебя очень прошу. Очень, очень, очень...

20