Костёр 1967-02, страница 53

Рымов стал приходить ко мне два-три раза в неделю. Он никогда не опаздывал. Скажет — в три — и придет в три, не позже. Он рылся в книгах долго и всегда выбирал стоящее. Рымов никогда не забывал про кулечки и отдавал их как-то между прочим, чтоб никто не заметил. И я был благодарен ему за это.

Я не мог принести кулечек домой. Откуда взял, спросит мама. Что я скажу?

После уроков я оставался в классе или уходил за школу, на пустынный стадион, и там, сидя под статуей дискобола, черного от угольной пыли, съедал свой кулечек: сначала картошку, потом лук, потом свеклу, морковь и на закуску помидоры. Каждый раз я клялся себе все это кончить. Сегодня же. И навсегда. И никогда больше не пускать к себе Рымова.

Но наступало утро, и все начиналось сызнова.

Однажды Рымов заметил под моей кроватью радиоприемник. Брат не успел собрать его до конца, и он пылился под кроватью рядом со связкой учебников и тетрадей по радио и электротехнике.

Брат был двоюродный. Он учился в Ленинграде и жил у нас. А на каникулы уезжал домой, на Урал.

Я помнил, зимними вечерами брат сидел за столом и мастерил этот приемник. Тихонько насвистывал и мастерил. Я засыпал под шипенье паяльника и запах канифоли. Мне нравился этот запах.

Рымов вытащил приемник из-под кровати. Я впервые видел его таким возбужденным.

— Слушай, — сказал он, — отдай мне этот приемник...

— Это не мой.

— Брось, — сказал Рымов, — война ведь, чего жалеть-то.

— Брат вернется, мне попадет...

— Ему не до того будет, если вернется. Пишет?

— Пишет, — соврал я.

— Слушай, — Рымов подмигнул, — а ты дай мне на время, не насовсем. Я соберу. Я умею. У меня чертежи есть. Брат вернется, а ты ему — пожалуйста — готовый приемник!

На время — это дело другое. Почему не дать на время? А если не вернет...

— Все будет чин-чинарем, — сказал Рымов, — я в долгу не останусь. Приходи завтра ко мне, когда хочешь приходи. Я и в школу не пойду — буду приемник собирать. Можешь за меня завтрак съесть. Только сахар и хлеб принеси. А Витька пускай обед съест. Витька в воскресенье тоже с нами пойдет. Не забыл про воскресенье?..

Нет, про воскресенье я не забыл. В воскресенье я должен стоять у школьных ворот. А Рымов, Камыш и Витька полезут в подвал за электромотором.

Рымов сказал, что он все разведал: в подвале школьный физический кабинет, все приборы, и если бы он захотел — все унес бы! Но ему нужен только электромотор, а там их — завались. И если кто думает, что это кража — тот дурак, потому что война, про эти моторы давно все забыли, а в подвале вода, и приборы только ржавеют.

...У Рымова дома я никогда не был. Вошел в большую светлую комнату, и у меня глаза разбежались: книги в застекленных шкафах, на подоконнике цветы, на полу, на стульях — модели кораблей. Дажё под потолком одна висит! На письменном столе мой приемник... И тепло. Непривычно тепло.

— Ну вот что, — сказал Рымов, — мне некогда. Ты иди на кухню — там зеленая кастрюля с макаронами — ешь.

За пестрой занавеской — кухня. На столе керосинки, примус, разные кастрюльки. И зеленая. Я поднял крышку: остатки макарон, белых, как снег, присохли к краям и дну кастрюли. Видно, помешать забыли. Я машинально считал макаронины: десять, пятнадцать, семнадцать...

— Ложка там, на столе, — сказал Рымов. Он замурлыкал песню: — Рано утром у реки собирались рыбаки...

Я взял ложку, отодрал макароны со дна кастрюли — с той стороны они пригорели — и положил в рот. Макароны были совсем пресные, точно их варили без соли.

— Мы с тобой в расчете, — весело сказал Рымов, — завтрак съел — съел, макароны ешь — ешь. И приемник получишь. А я работай. Раньше осени не кончить.

Я жевал холодные пригоревшие макароны, и они становились солеными. Зеленая кастрюля плыла в тумане, в горле щекотало, лицо у меня стало мокрое, и я понял, что плачу. Я не мог остановиться и не есть эти соленые скользкие макароны и от этого плакал еще сильнее. Я отдирал макароны и с остервенением жевал их, как будто это они были во всем виноваты.

А когда макарон в кастрюле больше не стало, я словно очнулся и ясно, отчетливо понял: все, дошел до точки. Лучше бы мне подавиться этими макаронами, и не видать мне приемника, как своих ушей, и никто мне не поможет, выбираться я должен сам.

«Рано утром у реки, тра-ля-ля-ля-ля...» Рымов низко склонился над столом. Он даже не слыхал, как я вышел из комнаты, как в темном коридоре искал входную дверь.

53