Костёр 1967-12, страница 12
Он пошел на явочную квартиру. Без шевелюры и усов он так изменился, что в первый момент его не узнали. С этих пор он носил в кармане несколько паспортов. На каждом собрании он выступал под другой фамилией. Но когда он начинал говорить, все чувствовали, что это именно Потапыч. Популярность Потапыча все время росла. Одно не давало ему покоя — родной дом. Он давно уже там не показывался. Товарищи сообщили ему, что отец очень плох. Старый смотритель почти не вставал с постели. Мать Потапыча все время плакала. Она боялась, что сына поймают и убыот. Тем более, что полиция уже несколько раз наведывалась к ним, в Елисаветполе его разыскивали как дезертира. Когда Потапыч обо всем этом узнал, он решил навестить родителей. Товарищи ему этого не советовали. Но иначе он поступить не мог. Он чувствовал, что отец скоро умрет, он должен был хотя бы взглянуть на него. Потапыча неудержимо влекло к родному порогу, и в этом была его слабость! Но каждый человек возвращается на круги своя. Когда-нибудь ты это поймешь!—дядя на минуту замолчал и раскурил свою трубку. Ему мешал ветер, но он ее все-таки раскурил! — Один раз, промозглой декабрьской ночью, — продолжал дядя, — Потапыч появился в родном городе. Знали об этом только двое—Шервашидзе и Сайрио. Сайрио сопровождал Потапыча, но на квартиру к нему не пошел: он остался у князя. В полночь Пота- КОСТЕР К желанному левому берегу мы пристали только километра через три. Ливень лил, как на Венере, — это дядя сказал. Дело в том, что на планете Венера всегда такая погода. Так сказал дяде один знакомый астроном. На Венере нет ничего сухого. Там все всегда мокрое, даже камни: там все настолько мокрое, что камни пропитаны водой насквозь — как губки! Вот какая там погода! Астроном подглядел это в свой мощнейший телескоп — чуть-чуть подглядел, краем глаза — а потом досконально вычислил математически — всю картину во всех подробностях. И картина была в точности такой, как в тот вечер на реке Ниве. Теперь-то, в 1967 году, я знаю, что на Венере дело обстоит совсем не так, но тогда, тридцать лет назад, даже астрономы не знали этого. Мы промокли, посинели от холода и дрожали, как цуцики. Вы знаете, что значит дрожать, как цуцик? Это значит дрожать с головы до ног всеми внутренностями, так дрожать, что, если не сжимать челюсти, зубы выбивают дробь!' пыч постучался в родное окошко. Сестренка открыла ему дверь. Он вошел в дом... кинулся в объятия матери... и в то же мгновение за ним ворвалась полиция... „.И в то же мгновение огромная капля дождя упала мне на нос! И вторая! И третья! Хлынул такой ливень, как будто в облаках оборвалась натянутая веревочка и опрокинулось небо! Вода вдруг закипела. Вся река закипела! — Давай к берегу!—сказал Порфирий. Дядя и Порфирий встали спиной к левому борту и принялись грести изо всех своих богатырских сил. Они хотели пристать к левому лесистому берегу. Но плот несся вперед, подгоняемый ветром. Когда течение сильное и плот несется посередине реки, да еще ветер попутный, пристать к берегу не так-то просто. Все мы сразу промокли насквозь. Чанг забился на носу под мешки с семгой, привязанные к подгребице. Я схватил длинную вагу, лежавшую на плоту, и стал отпихиваться от проносившихся под водой камней. Я тоже работал изо всех сил, так что мне сразу стало жарко, несмотря на дождь и ветер. Мы мчались в сплошной воде, окружавшей нас со всех сторон. Выл ветер, швыряя в лицо тяжелые струи дождя, и берегов почти не было видно... В ИОДЕ А еще по телу проходят судороги, и тогда вы скрючиваетесь и делаете какие-то странные движения плечами и руками, как будто выполняете па негритянского танца. Дядя, конечно, так не дрожал, а Порфирий вообще не дрожал — а Чанг и я дрожали именно так! Мы кое-как привязали плот к деревьям, росшим возле самой воды. И тут Порфирий сказал, что надо развести костер. Он сказал, что надо вскипятить чай, чтоб согреться, чтоб унялись судороги. Должен вам признаться, что я посмотрел на Порфирия как на сумасшедшего. «Может, он меня просто дразнит»,— подумал я. Дядя же вовсе не удивился, он сказал: «Да, надо развести костер. Миша, достань-ка пилу и топоры». И я встал, и, все время дрожа и корчась от судорог, стал развязывать наши универмаги, то есть рюкзаки. Пальцы меня не слушались, они не разгибались, веревочные петли разбухли от воды, и я с трудом отвязал от дядиного рюкзака пилу и достал из него топоры. Потом 10 |
