Костёр 1967-12, страница 17
— Ну, так и быть! — улыбнулся дядя.— Еще два слова — ив путь... Дядя раскурил трубку. — Потапыч наладил работу подпольной типографии и успел отпечатать несколько листовок,— продолжал дядя. — И тут-то его схватили: уже крепко! Дело в том, что в типографию пролез провокатор. Проще говоря— шпион под маской революционера. Он выдал всех с потрохами! Типография была разгромлена, Потапыч попал в тюрьму, а оттуда— в ссылку... — Куда в ссылку? — В Онегу! — сказал дядя. — Как и ты?! — воскликнул я. — Так точно!—сказал дядя, попыхивая трубкой. — Ты был там вместе с ним? — спросил я. — Конечно! — И вы его тоже видели? — обратился я к Порфирию. — А как же дак!—улыбнулся Порфирий.— Конешно видал! — Как-то у вас все интересно! — сказал я. — Все вы друг друга видели и все вы друг друга знаете! — Что делать! — сказал дядя. — Стечение обстоятельств! ПОЭТ СРЕДИ НАС И опять мы блаженствовали на плоту. Небо очистилось, высоко над нами засверкало солнце, сопровождая нас к морю, залитые светом берега бежали назад — темные застывшие ели, и трепещущие березы, и кудрявые сосны, и камни между ними — вдоль самой воды сверкала ярко-зеленая трава и голубели густые заросли бледных незабудок. Река тоже была голубой, она уже посветлела, очистилась и весело несла нас вперед. Наши универмаги и мешки с семгой, тщательно упакованные, висели на подгребицах. А мы опять были в трусах. Я лежал на плоту, рядом с Чангом. Порфирий и дядя стояли у подгребиц на веслах. Тучки ненастные Мимо промчались, Со-о-лнышко сно-о-ва Над нами взошло-о! — пел дядя. ка! до самого желуд- Он пел, взмахивая левой рукой с зажатой в ней трубкой. Правая рука дяди лежала на весле. — Поёшь, как Шаляпин, — сказал я, щурясь на солнце. Я впитывал всеми клеточками солнечное тепло. Я так соскучился по солнцу! Дядя все еще тянул последнюю ноту, подняв вверх дымящуюся трубку — «о-о-о!» — у дяди был глубокий бас! И слух у него был отличный: абсолютный слух, как говорят музыканты. Пел дядя прекрасно! — Это ария Грязнова из «Царской невесты», — сказал дядя. — Хорошая ария... — И очень к месту, — сказал я. Не хочешь ли ты постоять у весла? Я хочу загорать, — сказал я. — Я все никак не могу согреться после крушения. И после того проклятого ливня. Я промок насквозь. — Это называется — промок до нитки. зя! Я глубже промой — -сказал я. Глубже, чем до нитки, промокнуть нель-- сказал дядя. Почему? — воскликнул я. — Я промок до желудка! Я нахлебался ледяной воды, когда было крушение, а потом еще дождь пошел, я и не просыхал. «До нитки» — значит, одежда промокла, а сам ты сухой... А я промок до желудка! Это твой вариант объяснения, — сказал дядя. — А вот мой вариант. Дело в том, что в каждом человеке есть ниточка, очень важная! — Где —в человеке? — спросил я. — В глубине, — сказал дядя. — Она всегда натянута, как струна на скрипке. Бывают, конечно, люди вообще без струны, но это пустые люди. Когда струна натянута и звенит— человек в форме. А если она промокнет, раскиснет, — она уже не звенит, и человек о kJ тогда тоже киснет. И все у него валится и рук... — Я помню, когда я пил после крушения чай, у меня кружка валилась из рук... — Вот в том-то и дело! — улыбнулся дядя. — А как это понимать — со струной,— спросил я, — в прямом смысле или в переносном? И в прямом, и в переносном! — сказал дядя. Я задумался. Ветерок щекотал мне кожу, касаясь ее невидимыми прохладными пальцами, а когда он отлетал, солнце начинало меня прожаривать. Горячие лучи проникали в меня все глубже — до самой моей главной ниточки. Я чувствовал, как ниточка все натягивается и натягивается — вот-вот зазвенит! Между бревнами подо мной чмокала вода, оттуда тянуло прохладой, запахом 15 |
