Костёр 1969-03, страница 40

После двухнедельного плаванья по Северному морю «Лебедь» пришел в порт Берген.

Георгий Георгиевич занялся покупкой свежих продуктов, Юрий и Кирилл весь день проверяли исправность такелажа, моторист Терещенко копался в двигателе.

Наутро отправились дальше.

С каждым днем становилось холоднее. Если в Дании была еще осень и багряно пылали в парках клены, то в Норвежском море уж началась зима. То и дело сыпало снежной крупой, ледяной коркой покрывались мокрые снасти. Они дрожали под напором ветра и позванивали.

Лица у капитана и его детей залубенели от холода, покрылись слоем соли: пресную воду экономили, мылись забортной. На вахте мерзли, мокли, укачивались. С трудом добирались до койки в кормовой каюте. Кирилла невозможно было разбудить. Аля и Юрий нередко простаивали за рулем лишний час: жалели младшего брата.

А какое искусство требовалось от Меланьи Дмитриевны, чтобы приготовить во время качки еду и суметь накормить экипаж!

Дни стояли ясные, ночи — холодные, звездные. О домашнем уюте мечтали, словно о чуде. Когда проходили траверз Олессуна, все до единого вышли на палубу. И диковиной показались мерцавшие золотым роем огни большого города.

Погода ухудшалась.

Волнение достигло шести баллов. Волны перехлестывали через палубу. Нос «Лебедя» оброс льдом, паруса и мачты тоже обледенели.

Одна мысль согревала смертельно усталых, замерзших людей — мысль о родине, которая стала уже на целую тысячу миль ближе.

Еще раз заклинило грота-фал. Запустили двигатель, шли под мотором полчаса — и двигатель заглох.

Затем отказало рулевое управление.

Георгий Георгиевич поднял наверх все три вахты.

Над морем бушевала пурга, ничего вокруг не было видно; капитан, меняя галсы, старался держаться подальше от скалистого побережья, а яхту неудержимо несло к берегу.

Раздался толчок. Стало трясти и бить о камни.

— Аля, разбуди маму, сестер! — приказал капитан.

Дубовый корпус трещал от мощных ударов. Протяжно скрипели снасти.

Георгий Георгиевич со страхом думал, что перед гибелью еще придется пережить ужасные, полные детских слез минуты, — но услышал уверенный, властный голос жены: — Дети, одевайтесь! Наверху холодно!

Младшие девочки стали одеваться. Старшие вылавливали апельсины, плававшие в воде, — воды в носовой каюте было по щиколотку.

Яхта легла на правый бок. Ее стало бить о камни не так сильно, как вначале, но корпус уже дал течь, и вода в каютах и моторном отсеке теперь достигала колен.

Капитан разыскал ракетницу и стал стрелять. Но вряд ли мог кто-нибудь видеть слабую вспышку в такую пургу.

Капитан стрелял, пока не кончились ракеты,— чтобы дети не теряли надежды на спасение.

На рассвете снегопад прекратился, и ветер немного стих.

Яхта сидела на камнях в двухстах саженях от берега, в устье горной реки. На берегу чернели домики рыбаков. Из труб валил сизый дым, и в морозном воздухе по-домашнему пахло печеным хлебом.

К попавшим в беду русским прибежали вс* жители рыбацкого поселка. Яхтсменов перевезли на берег, обогрели, накормили и отвезлг в Тронхейм, за тридцать миль. Туда же отбуксировали на моторной лодке и «Лебедя».

Капитан за гроши продал яхту богатому норвежцу и на попутном судне вместе с семьей уплыл в Мурманск — до него уже было совсем недалеко.

Старшего сына, Юрия, с ним не было: капитана предупредили, что Юрию грозит мобилизация в белую армию, и семейный совет решил — пусть, пока на Севере белогвардейцы, Юрий плавает палубным матросом на датском судне.

36