Костёр 1969-10, страница 28

— Балтийский флот, — сказал он в заключение,— берет шефство над вами, молодыми гражданами Советской Республики У вас нет родителей? Это не такая уж беда. Вся страна— ваши родители. И мы, моряки революционного Балтийского флота — ваши родители. Мне думается, что при коммунизме вообще не будет никаких родителей. Детей будут воспитывать не поодиночке, а общественным порядком — в яслях, детских садах и школах-интернатах, подобных вашей. Так что гордитесь, юные граждане. Вы живете так, как будут жить при коммунизме. Только, конечно, при коммунизме мы, вместо воблы, будем привозить вам в подарок пирожные и ананасы.

А пока страна изнемогала в разрухе, шефы дарили ребятам твердые галеты и воблу. Они сказали, что главное в воспитании нового человека— это труд, и организовали работу мастерских; слесарной, токарной, столярной, сапожной, корзинной и переплетной. Раз в неделю, во вторник, день труда, приезжали мастера-матросы и проводили занятия.

Раненый матрос Константин Геннадиевич Михайлов попросил Льва Петровича принять его на работу учителем рисования — и так и остался навсегда в детском доме. Человеку, равнодушному к живописи, лучше было вообще не знакомиться с Михайловым. Обольет презрением и докажет, как дважды два, что это никчемная и даже вредная для общества личность. Зато тому, кто хоть чуть-чуть художник в душе, Константин Геннадиевич мог все отдать и все простить. Наступила весна, и Михайлов вывел своих питомцев на свежий воздух. До поздней осени они рисовали акварельными красками окрестности Петергофа. На картоне появлялись поля и перелески, аллеи, заросшие пруды и морские дали. А зимой, конечно, холодно было в ветхих шинелишках и тряпочных туфлях выходить на натуру. Константин Геннадиевич организовал лепную мастерскую. И как-то забывались и голод и холод, когда в куске глинны вдруг проглядывал Пушкин, Робеспьер, Дон-Кихот или просто Петька, сидящий напротив и мнущий такую мягкую и в то же время такую неподатливую . глину.

Художники объединились в клуб, создали совет по эстетике и захватили в свои руки определенную власть. Оформление помещений к праздникам можно было делать только по плану, утвержденному советом по эстетике. Даже простейшее объявление на стенку в классе надо было писать шрифтом, который утвердил совет. Клуб художников оформлял праздничные демонстрации, готовил декорации к спектаклям и костюмы актеров. Трудно им

было делать костюмы в то время, когда девочки износили уже свои приютские платьица и их нарядили в старые кадетские мундиры и брючки, хранившиеся в цейхгаузе. Каждая тряпочка была на учете, но все же после многих хитроумных стараний появлялись даже маскарадные костюмы к Новому году.

К этому времени дрова все вышли, остались только для кухни, и водяное отопление не работало. В группах занимались, закутавшись в шинели, стены промерзли насквозь и покрылись инеем.

А по дорогам России шли толпы бездомных сирот. Они облепляли тихо тащившиеся поезда, заселяли подвалы, развалины и канализационные трубы, наводили ужас на жителей, ибо пропитаться беспризорник может только тем, что украдет или выпросит. Выпросить удавалось редко. Больше крали. И несправедливо было называть вором мальчишку, стянувшего кусок хлеба.

Детская беспризорность заняла одно из первых мест в ряду многих стоявших перед молодым государством проблем. На борьбу с чей была брошена самая организованная сила Советской России—ВЧК. Беспризорников распределяли в колонии, в детские дома.

В Александровский детский дом беспризорники поступали ежедневно, и скоро их набралось четыреста человек. Они приходили босые, чумазые, в лохмотьях, обросшие длинными, давно не мытыми и не чесанными волосами. Все курили, а любимым развлечением для них была игра в карты. Они смотрели на незнакомых людей взглядом, полным недоумения, недоверия и боязни. Беспризорника стригли, мыли и одевали в детдомовскую одежду, и человек становился внешне неотличимым от остальных, но все же некоторое время держался особняком и не мог влиться в общий поток жизни. Иногда он исчезал. Убегал на улицу, зная, что там будет хуже, что голод и холод там еще злее. Многие возвращались с повинной— распродав крепкие вещи, опять в лохмотьях и во вшах. Их снова мыли, снова обмундировывали— прощали.

Бывшие кадеты, не забывшие еще, что дом не так давно принадлежал только им и поэтому считавшие себя выше прочих, изобрели ритуал посвящения новичка в воспитанники.

Заталкивали его в угол и давали черную шапку:

— Ну-ка, утрись!

Новичок тер шапкой лицо, а шапка предварительно была густо намазана сажей, и физиономия бедняги становилась черной, как ночь.

Его вели в спальню и велели раздеться:

24