Костёр 1969-10, страница 40

Струя нашатырного спирта в нос, сразу легче.

— Мне трудно с ним работать,— говорю,— никак...

Я вижу своего противника, он даже не сел на табурет. Стоит ко мне спиной, переминается с ноги на ногу, с дыханием у него, как видно, сверхнормально, не устает ни черта, раз не садится. Кировабадские секунданты вообще не выставляли табуреток, все боксеры отдыхали на ногах, и ни один из них не выдохся.

— Мне трудно с ним работать, — повторил я почти с отчаянием.

— Молчи, молчи, без разговоров... никто не подготовлен... левым свингом, ты понял меня? Левым свингом встречай...

Я кивнул.

...Я ударил его левым свингом, и удар прошел. Но мало на него подействовал. Я повторил удар и опять попал, и он слегка зажмурился. Он кинулся в атаку, и я снова встретил его левым свингом, и на этот раз он остановился и качнулся. Я бросился на него, но он тут же на меня навалился, раза два ударил мне по затылку. Судья растащил нас. Как ни странно, я опять в четвертый раз провел левый свинг и почти одновременно апперкот в корпус, два удара, которые я так старательно разучивал. Удар в корпус не дошел до цели. Два боковых слева-справа пошатнули меня. Мысленно я зарекся повторять заученный приемчик.

Провел еще несколько одиночных ударов левым свингом в голову, после чего он изволил подставить перчатку. Можно судить, насколько он недогадливый, несообразительный, но я ничего не мог с ним сделать. Провести заученные четкие серии с завершающим ударом мне не удавалось. Может быть, я недостаточно их разучил, недостаточно отработал? Гонг застал нас в обоюдной атаке, мы не сразу его услышали, настолько увлеклись. Такие схватки неискушенному зрителю доставляют удовольствие, ударов много, давай бей еще! Зрелище неприятное. Нелепо получать удары и не пытаться от них уходить, не уметь защищаться. Тупая драка, нет искусства, нет красоты, умения и мастерства, технического поединка, где бойцы словно играют.

Перед третьим раундом я не слышал своих секундантов, несмотря на то, что левый свинг, но их советам, у меня несколько раз проходил. Меня опять охватила дикая злость, мне надоело проигрывать, и я решил выиграть во что бы то ни стало, как и вначале, лезть напролом. Злость мешала мне думать, мешала соображать. Я кинулся со своего места и за

стал противника в его углу, где тот незамедлительно бросился на меня так же глупо. Я почувствовал, что устал. Выдержать такой бешеный темп трудно. Я не хотел, чтобы повторился первый бой, где я оказался беспомощным от усталости, и противник мог делать со мной, что хотел. Я решил сбавить темп. Противник этого делать не собирался. Я попробовал уходить, отвечая одиночными ударами, заставлял его промахиваться, проваливаться. Мой левый свинг его раздражал. Я понял безрассудность стихийности своих атак в двух раундах и пожалел, что не повел себя так раньше. Я обрабатывал его сейчас свободно, хотя и отступал. Теперь я наблюдал за ним и понимал его. Я видел его замахи и легко уклонялся. Вовремя реагировал на его броски, и он проскакивал мимо.

В один из моментов я отчетливо увидел* вернее, почувствовал, как сейчас легко броситься с апперкотом в корпус, повторить свой прием. Я был уверен, он не среагирует в ответ. Левый свинг и правый апперкот. Я понял в ту секунду, что удар пройдет. Раз-два! — он крякнул и согнулся пополам. Я отработал эта «раз-два!» как на снаряде, безнаказанно, он не среагировал никак. Я встал в угол и судья начал счет. На счете «восемь» он поднялся, но вперед уже больше не пошел. Удар деморализовал его. Он его еще ощущал. Я ударил его левым свингом, заставляя поднять руку от корпуса, и с тем же подскоком повторил апперкот. Отлично! На глазах у Азимова, Дубровского! Он поплелся до каната, сделал два шага и повис на нем.

Когда подняли мою руку победителя, я подумал: «Так и должно было быть, не проигрывать же мне всю жизнь».

Включили опять динамик. Понеслась песня о девушках, уезжающих на Дальний Восток., Прекрасная песня! Объявили перерыв.

Азимов обнял меня, поцеловал, и в то же время возбужденно твердил без умолку:

— Ну, так нельзя, нельзя так...

— Чего нельзя?

— Так безобразно лезть нельзя...

— Нет, не мог я с ним...

— Глупый противник, а ты еще глупей.

— Не оскорблять, я выиграл! — сказал я

гордо.

— Кто же тебя оскорбляет, милый ты мой...

— Нечего было меня пугать!

— Кто пугал тебя? Дубровский, ты его пугал?

И-И не скрывал радости, а мне хотелось сейчас побыть одному. В раздевалке возле

Алешки Шароева вертелся чернявенький. Да что он, наемный, что ли?

36