Костёр 1969-10, страница 38
Ринг установлен в парке на летней эстраде, сюда за кулисы доносятся свист и крики. Ки-ровабадцы реагируют активно. Стараюсь скинуть волнение, но плохо удается. Раскрываю свой чемодан, машинально рассматриваю внутреннюю сторону крышки, обклеенную знаменитыми боксерами: улыбающийся Джо Луис, Щербаков, нокаутирующий противника. Огуренков в бою... Нервничаю я, нервничаю. Захлопываю крышку. Скорей бы на ринг, тягучее ожидание. Невольно поглядываю на своего противника, крепко сколоченного, широкоплечего. Мне его показали сегодня днем, во время установки ринга. Сейчас, в трусах, без майки он выглядит куда внушительнее. Шепчется с чернявеньким парнишкой, косятся на меня. О чем шепчутся? Зачем косятся? Чернявенький направляется ко мне. — С ним работаешь? — спрашивает он, кивая на моего противника. — А что? АРФА И БОКС Не любил я с детства сцену. Никогда не выступал со стихами, не участвовал в художественной самодеятельности, не пел и не плясал на утренниках и перед гостями. Мне было стыдно вылезать перед людьми и показывать себя. Но никогда не было мне стыдно выходить на ринг. Я отправлялся на серьезную работу. Здесь было волнение, напряжение, ответственность. Здесь была работа. Я перелез через канат в свой угол, Азимов уже поджидал меня там. Рядом с ним Дубровский, он сегодня проиграл свой семнадцатый бой. И все-таки И-И к нему привязан, вот даже сейчас — помощник секунданта. Над глазом пластырь, разбили ему сегодня бровь головой, бой прекратили, победу присудили его противнику. Вид у Дубров- ГЛАВЫ ИЗ РОМАНА Чернявенький хватается за голову, делает испуганное лицо. — А в чем дело? Чернявенький качает головой, Виктор Голявкин Рисунки автора аи-аи-аи, ему меня жалко, попаду я в переделку. Пугает меня чернявенький, запугивает. Дешевенький прием, а неприятно. Спокойно, не поддавайся артистам. Таскаются тут всякие, кто его сюда пустил! Подкатывает злость. Надоело идиотское запугивание со всех сторон. Непонятно, почему И-И так старался: «Улетишь на небо, на облака к богу, и останешься отдыхать». Злость расползается во мне, наполняет меня всего. Кто улетит на небо? Я улечу? На небо? Я улечу?! Кажется, меня вызывают? Очень хорошо, меня вызывают, сами вы улетите на небо! Разозлили человека до предела. Этого вы добивались? Сучу нервно ногами, подпрыгиваю, разогреваюсь, не могу ждать. Вбегает разгоряченный Ахмедов, на ходу разматывает бинты, они путаются у него под ногами. — Выиграл! — орет он. — Выиграл! — Следующие! — кричат в дверях. Счастливый Ахмед, весь сияет, подбери бинты, запутаешься, поздравляю, молодец! — хлопаю его перчаткой по спине. — Спешу к выводу, очередь моя. Окончание. См. „Костер" №№ 8—9, 1969 г. ского деловитыи, немного суетливый, весь ушел в секундантство, живет он боксом, дышит рингом... Странно, над самой головой шпарит динамик: Приезжайте, девушки, Приезжайте, девушки, К нам на Дальний Восток!.. Прыгает на ринг мой напарник. Наяривает радио: Приезжайте, девушки... Так гонга не услышишь, бокс с музыкой, музыкальная история, уберите музыку! И-И рассвирепел: — Уберите музыку! Побежали выключили, а зачем включали? Подумали, что перерыв. Ах, перепутали, понятно. Опять что-то напутали, перепутали, на нервы мне действует ожидание, понимаете вы или нет? Перегорел весь, переволновался, сейчас кинусь сразу, вперед, ничего не знаю, не понимаю, чему меня учили. Все ушло куда-то в сторону, жду гонга, провалились моральная подготовка, настойчивые советы (ноги уже), полезу я как бык! Выхожу на середину, пожимаем руки, расходимся по углам. Гонг! Я поворачиваюсь и совершенно осатанело бросаюсь на него, впрочем, точно так же, как и он на меня. Мы встречаемся на середине и начинается рубка, дикий бокс, удар за удар, бестолковщина, но я уже не в силах перестроиться, злость толкает меня вперед и вперед, но смять его не удается. «Буйволиная заквас 34 |
