Костёр 1969-10, страница 47

...Распрыгайся. раздвигайся, — нервничает Азимов,— и поймай его на удар!

Киваю. В таких случаях больше ничего не остается.

...Опять я в углу, рука его на моем плече, другой рукой молотит, излюбленный прием, ловко он проделывает свой номер. Вырваться не могу, ухожу в глухую защиту, из угла не выскользнуть никак. Решаю ударить, использую канаты: отталкиваюсь с силой от них спиной и бью в корпус почти наугад. Бью сильно, канаты помогают. Со стороны удар не был заметен, тем он выглядел эффектней. Противник согнулся, навалился на меня, и я ударил еще.

— А мне не верили!! — завопил Азимов, подбрасывая вверх полотенце, он подпрыгивал, не скрывал радости, а рядом с ним размахивал руками Дубровский. Я видел только его и Дубровского на фоне орущей топающей массы, слышал счет судьи и понимал, он не поднимется, а если даже и поднимется, я посажу его снова. Он все-таки поднялся до счета, но покачал головой и тяжело, полусогнувшись, заковылял в свой угол, а судья провожал его. Сколько раз загонял он меня в этот угол, и здесь он проиграл...

Судья поднял мою руку.

Завопили, затопали, засвистели земляки, и я поклонился, как артисты в цирке, и шум удвоился, они меня подняли, и, счастливый, я послал им поцелуй, и долго махал руками, и поднимал руки над головой.

# * *

Погода стояла самая настоящая осенняя. Когда я отправлялся на соревнования, я не замечал погоды, а выйдя из цирка, сразу ощутил осенний воздух. Вдыхать свежий воздух после жаркого боя — настоящее удовольствие.

От фонарей покачивались тени на асфальте, шелестели листья на деревьях и блестели лужи.

У решетчатой двери я остановился. Сквозь решетку просвечивал свет. Старый хромой директор, он один поставил мне тройку по своему предмету, а все остальные педагоги — единицы. Правда, он потом меня из школы вытурил, терпение у него просто лопнуло. У каждого может лопнуть терпение, я на него за это

не обижался.

Я позвонил и услышал голос старика:

— Да-да!

Я толкнул дверь, помню, она открывается внутрь.

Старик стоял посреди комнаты, опираясь на свою палку. Времени прошло порядочно, и учеников у него прошло порядочно.

— Вы меня не помните? — спросил я, держа в одной руке букет цветов, а в другой диплом чемпиона.

— Постой-постой,— сказал он,— как же, как же...

Я протянул ему букет, и он смутился.

— Какая прелесть,—сказал он,—дивный букет, дружище...

В комнате еще был мальчонка лет шести с кошкой в руках. Мой внук,

— сказал старик, — молодежь отправилась в кино, а ребенка — деду. Я с ним и забавляюсь. Не думал, что заглянешь, да еще с цветами... помнится, я тебя тогда из школы вытурил, не так ли?

Совершенно верно,— сказал я обрадован-но, — значит, вы меня вспомнили?

— А как же! Помню, отлично помню. Красочные газеты, метровые листы, премии на конкурсах... Но трудно было ожидать, что ты ко мне заявишься, дружище, невозможно было

ожидать...

Шел мимо, вот и завернул. Это отлично, отлично, что завернул, не

знаю, чем тебя угостить...

Мне ничего не надо, я без всякого заглянул.

— Я понимаю, без всякого, понимаю...

— Хороший сегодня денек, — сказал я. О да!

Кто у вас теперь стенгазеты рисует? спросил я.

Он махнул рукой.

— Художественная часть пошла на убыль.

6*

43