Костёр 1972-02, страница 50

ры и занавеси были высоко подвязаны, горшки с любимыми мамиными кактусами пришлось убрать с подоконника на шкаф, туда же перекочевали и книги с нижних полок стеллажа. Наша квартира сделалась неуютной, неудобной какой-то. По ней победно расхаживал черно-рыжий Кузя, царапал обои, мебель, краску на дверях и, щелкая длинной, как у крокодила, челюстью, оглядывался,— чего бы еще схватить?..

Однако в Кузином характере были все-таки и хорошие стороны. Например, доброта. В собачьем справочнике написано: «Собаки породы эрдельтерьер — умеренно-злобные». По-моему, это неверно. Во всяком случае, к нашему Кузе это ме подходило: ни о какой злобности, хотя бы и умеренной, не могло быть и речи. Кузя горел, прямо-таки пылал любовью ко всем живым существам, даже к кошкам. Правда, кошки не пылали: на все вилянья хвостом и другие его попытки завязать дружбу — они выгибались, шипели и явно собирались всадить когти в его добродушную черно-рыжую морду.

Всех, кто приходил к нам домой, Кузя старался поцеловать, то есть лизнуть в лицо. Для этого он становился на задние лапы, а передними упирался в грудь гостя, то есть в его костюм или пальто. Папа говорил, что если явятся воры, наш Кузя облобызает им, поможет сложить добычу и еще проводит до трамвая.

По отношению к собакам Кузя был рыцарем. Однажды мама пришла с ним с прогулки. Вместе с ней пришла ее подруга, а у той—тоже собака, овчарка Линда. Так вот эта Линда, едва только вошла в нашу переднюю, сразу же направилась заодно с Кузей к его миске с едой. И что бы вы думали? Кузя отошел в сторонку и безропотно позволил ей, бесстыжей, слопать слою законную похлебку. А потом посмотрел на бабушку. Ну такими глазами посмотрел!.. В них прямо-таки было написано: «А мне будет ли похлебка?»

— Конечно, будет! — воскликнула бабушка. — Подумать только, привел домой подругу и накормил. Совсем как у людей! — и дала Кузе двойную порцию.

Но больше всего Кузя любил ребят. Просто обожал. Особенно малышей. Дети ну нисколечко не боялись

Кузи — его бородатой морды, зубастой пасти, мохнатых лап. И самое удивительное — мамы и бабушки не боялись, разрешали своей мелюзге играть с Кузей.

Стоило нам появиться на дворе, так сразу — сколько радости, шума.

— Кузя, иди к нам!

— На, Кузечка, мою куклу!

— Можно, я дам ему конфетку?

— Кузю хочу! Хочу Ку-зю! — пищали самые малыши.

А Кузя то распластается на снегу, то запрыгает по-козлиному, лизнет одного ребятенка, другого. Потом перевернется на спину и давай махать лапами в воздухе, и при этом звонко лает, смешно шевелит ушами.

Ребята тоже прыгают, тоже валятся в снег, и хохочут, рвутся обнять Кузю, погладить, пощекотать.

А еще Кузя был очень понятливый. В этом я убедился, когда стал обучать его всяким премудростям собачьего поведения.

Например, я показывал

ему кусочек сухаря или там печенья и при этом говорил строгим голосом: «Ко мне!» Кузя подходил. Но я не отдавал приманку, а перекладывал за спиной из правой руки в левую. Кузя, конечно, тянулся за лакомством и, обойдя меня, получал его всегда только с левой стороны.

Так я проделал много раз. Извел все белые сухари, которые бабушке припасала для котлет, зато вышколил Кузю: едва крикну: «Ко мне!»—он сразу же подбегает и уже без всякой приманки обойдет меня и остановится у левой ноги как вкопанный. Папа говорил, что это iy Кузи «выработался условный рефлекс».

Надо было еще отучить Кузю брать еду у посторонних. Тут пришлось привлечь соседского Борьку и применить хитрость. Мы густо намазали горчицей кусок колбасы, и Борька протянул его Кузе. Кузя, конечно, схватил, чавкнул и... Что тут сделалось! Бедняга завертелся волчком, уж он и чихал, ,и 'кашлял, и долго-долго мотал головой. А потом заскулил, длинно и жалобно, и смотрел на Борьку рыжими собачьими глазами с человеческим выражением — с упреком.

К тому времени, когда родилась моя сестричка Нинка, Кузя сделался совсем взрослым: грудь у него стала широкой и выпуклой, походка — мягкой, и я даже сказал бы, 'какой-то хищной, а борода — гуще и лапы лохматей. Словом, наш Кузя вымахал, хоть верхом на него садись.

Но при таких Кузиных размерах повадки у него остались щенячьи, глаза озорные, а ушки, как говорится, на макушке, чуть что — оттопырит их, припадет «а передние лапы, хвост торчком, голова набок, и заглядывает тебе в глаза: давай, мол, поиграем.

Игрушек у него было вдоволь, главным образом, мячиков — от пинг-понгового до баскетбольного. Потом разные пластмассовые, флаконы из-под маминых «баду-санов» и резиновая кукла «с писком»—Ляля, Бе Кузя особенно любил. Возьмет, бывало, в пасть и примется работать зубами: сдавит — отпустит, сдавит — отпустит, кукла пищит, и Кузя рад, ворчит даже от удовольствия.

Немудрено, что к появлению Нинки он отнесся с повышенным интересом: что это там пищит? — и ворчал нетерпеливо, все норовил сунуть свой любопытный нос в сверток, который лежал на тахте, очень уж ему понравилась Нинка.

Зато маме это не понравилось. Она всячески отгоняла Кузю от Нинки и говорила сердито:

— На улице всякую грязь лижет. Вот наградит ребенка болезнью. Отойди сейчас же, слышишь!

Но не так-то просто было отогнать упрямого сильного Кузю. Он все лез и лез к Нинке.

И тогда мама его ударила.

Конечно, такому рослому псу не должно было быть больно от удара махровым полотенцем. Но, я думаю, что дело тут не в полотенце, а, скорее всего, в том, что Кузю до сих пор никто не бил, даже не замахивался. И меньше всего я ожидал, что это сделает мама. Моя мама, которая всегда твердит, что каждый нормальный человек должен любить животных, и которая всегда была первой заступницей Кузи.

Не знаю, что по этому случаю подумал сам Кузя — если только вообще собаки умеют думать — но он вдруг...

Нет, он не оскалился, не зарычал на маму. Наоборот, весь как-то сжался, вроде бы сделался меньше ростом, посмотрел на маму так же, как смотрел на соседского Борьку, когда тот накормил его горчицей. Потом повернулся, медленно отошел в угол, лег на паркет, положив длинную морду между передними лапами, и закрыл глаза.

— Подумаешь, обиделся... — сказала мам а и посмотрела на меня и на бабушку, словно мы обязательно должны были что-то сказать.

Но мы молчали.

У моей бабушки губы очень тонкие, а тут она еще их поджала, и они сделались как две ниточки. В комнате было тихо-тихо.

©