Костёр 1972-04, страница 12

давались по карточкам, ничего нельзя было себе купить сколько хочешь. Все выдавалось по норме, в ограниченном количестве. Тогда не говорили: «Я пойду покупать». Говорили: «Я пойду отоваривать карточки». Такая была жизнь.

Но относились все к этой жизни довольно спокойно, потому что другой жизни себе просто не представляли. А если и представляли, то только еще худшую: представляли голод. Все еще помнили этот голод, разруху,

Потому что если бы она мне не нравилась, было бы куда легче! Тогда бы я ее не стеснялся. А я ее стесняюсь! Именно потому, что она мне нравится. Когда я вижу Гизи, я сразу становлюсь неловким. Мне тогда все мешает, даже мои собственные руки! И ноги мне мешают, и голова! Я сам себе мешаю. А она мне не мешает. Нисколечко! Даже наоборот: мне хочется с ней играть, но я не знаю, как начать. Я ничего не имею против, что она будет рядом — пожалуйста! Пусть всегда будет ря-

гражданскую войну — все это еще было свежо в памяти. Особенно у взрослых.

Вот в такую кухню я и шел по коридору — сорок лет назад, с лотком яблок на голове.

Войдя в кухню, я увидел там... Да, в худшее общество я попасть просто не мог! Угадайте-ка, кто там был! Никак не угадаете! Там была Гизи со своей мамой. Я сразу растерялся и прирос к месту. Почему я не мог попасть в худшее общество, спрашиваете вы? Вы, наверное, думаете, что Гизина мама плохая? Не угадали! Вовсе не хочу сказать, что Гизина мама плохая. Может быть, вы думаете, потому это худшее общество, что Гизи показала мне у памятника язык? Вы думаете, мне не нравится Гизи? И вовсе не поэтому! Чепуха это — язык! Я сам не раз показывал язык! Не в этом дело. Ну, так и быть, я вам скажу, в чем дело, — по секрету скажу! Теперь-то это можно сказать, потому что прошло уже сорок лет! Теперь-то можно сказать, после стольких лет, да и то под секретом, а тогда этого нельзя было сказать даже под секретом. Дело в том, что Гизи мне нравится... ну вот, вот я вам и сказал. Ну, так что же? — скажете вы. Почему она тогда «худшее общество»? Что-то непонятно! А вот и понятно! Очень даже понятно!

дом, всю жизнь! Не в этом дело. Все дело в том, как быть рядом с ней мне! Вот что сложно! Потому-то я сразу и прирос к месту, когда увидел ее на кухне.

Гизина мама стирала в большом корыте, а Гизи ей помогала. Девочки любят стирать, вы же знаете. По всей кухне стоял пар, три примуса рыдали во все свои медные огненные глотки, на них кипело белье и грелась вода в больших цинковых баках, потому что в те годы не было в кранах горячей воды, только холодная, и Гизи наливала эту холодную воду из крана в кастрюльку, а потом в корыто, а Гизина мама, вся красная, со слипшейся на лбу прядью волос, с засученными рукавами, в переднике, терла в корыте белье.

Когда я вошел, Гизина мама кивнула мне, улыбнувшись. А Гизи не кивнула, хотя она меня тоже видела, не могла не видеть, как я стоял со своими яблоками на голове. Гизи тоже была в переднике, с белым бантом в черных волосах — волосы у Гизи гладкие, как воронье крыло. Глаза черные, большие. А щеки бледные, с розовым румянцем. Когда она улыбается, у нее на щеках появляются ямочки. Но сейчас она не улыбалась. Она ходила по кухне с маленькой кастрюлькой, в руках: от умывальника к корыту и обратно. Наливала маме воду.

10