Костёр 1972-04, страница 14
! Нет, Зусман мужской портной, он даже на парадной двери табличку прибил: «Мужской портной Липа Борисович Зусман». И все! Коротко и ясно! Буквы на этой табличке не простые, а с вязью. Это значит, с разными узорами в буквах, сами буквы как узор, так что вы сразу и не поймете, какие это буквы. Я-то понимаю, потому что мне мама объяснила, какие это буквы. Зусман сидит на большом столе, поджав под себя ноги, в жилете поверх полосатой рубашки, на длинной худой шее у него висит сантиметр, он склонил голову, и лысина его светится, как луна, потому что прямо над ней горит яркая лампа под газетным колпаком. Лампа всегда горит, даже днем. От Зусмановой лысины исходит сияние на всю комнату, потому что вокруг лысины вьются рыжие кудри. Зусман смотрит на меня поверх очков, не поднимая головы: — Здрасьте-пожалуйста! — говорит он. — Что это за новости? Он имеет в виду мои яблоки на голове. — Это я яблоки продаю! — я ставлю лоток на стол, заваленный лоскутами материи. — Какие такие яблоки? — раздается бас из-за ширмы в углу, и оттуда выходит Жарикова, жена Зусмана. Она говорит басом и все время курит. Хотя сама маленькая и худая. Мама говорит, что это просто удивительно — где в Жариковой помещается этот бас, такой богатый и глубокий! Но человеческий организм очень сложная машина, говорит мама, некоторые толстые люди пищат, как котята, а худые, как Жарикова — басят, как будто у них внутри помещается труба! Я смотрю на Жарикову и думаю об этой трубе — где она в ней помещается? Совершенно непонятно! — Совершенно непонятно, откуда у тебя такие замашки — яблоками торговать! — трубит Жарикова. — Ты же сын интеллигентных родителей! — Ну, что вы, Анна Пална! Коммерческая жилка человеку не помешает! — поднимает голову Зусман: он называет Жарикову по имени-отчеству и говорит ей «вы». ' — Я хочу с Вовкой поиграть в лоточников! — говорю я робко. Я ее немножко боюсь, как все в квартире. — Этого еще не хватало! — дымит папиросой Жарикова. — Вова придет из школы и будет рисовать! Ему некогда! — Я тоже хочу рисовать, — говорю я тихо. — Рисование не баловство! — строго возражает Жарикова. — Это серьезное дело... — И я хочу серьезно, — говорю я. — Ты еще мал! — категорически изрекает Жарикова. — А Вова занимается этим серьезно! Потому что у него талант! Он будет художником! — Я тоже хочу художником, — говорю я. — Я могу лошадь нарисовать... — мне вдруг очень хочется стать художником. — Ты еще неизвестно кем будешь, — басит Жарикова. — Надеюсь, конечно, не лоточником... Подрасти немного, тогда увидим, — и она опять уходит за ширму. А мне становится грустно, что она мне не верит. Ведь я же могу лошадь нарисовать! И дом нарисовать могу! И танк. И самолет. Я много что могу нарисовать. Вова, конечно, лучше рисует, раз он в пятом классе. Но и я ведь не маленький. А она всегда говорит, что я мал. И это мне очень обидно... — Ты не сердись на Анну Палну! — с улыбкой говорит Зусман. — Она человек серьезный! И к рисованию относится свято! — А почему вы на столе сидите? — спрашиваю я. — Чтобы быть ближе к свету, — говорит Зусман. Он действительно сидит под самой лампой. — А у вас ноги не устают так сидеть? — Я привык, — говорит Зусман. — Я могу так всю жизнь сидеть. Конечно, с перерывами... — И я могу! — говорю я гордо. — Я на полу так сижу, когда играю... Я тоже так могу всю жизнь! — Не хочешь ли ты уже стать портным? — смеется Зусман. — Хочу1 — говорю я, мне вдруг очень хочется стать портным. — Вот видишь! — басит из-за ширмы Жарикова.—Ты еще сам не знаешь, кем хочешь стать... Над ширмой клубами поднимается дым — как будто там костер горит. — Я всем хочу стать, — говорю я. — И художником, и портным, а еще летчиком! — Леонардо-да-Винчи! — смеется Зусман. — Чего? — спрашиваю я. — Был такой художник — Леонардо-да-Винчи, — объясняет Зусман, — он был художником, изобретателем, врачом... — Ну что ты, Зусман, морочишь ребенку голову! — возмущается Жарикова. — Человек должен выбрать одну цель и к ней стремиться. — Я не хочу одну, я хочу много! — говорю я весело. — Я хочу все! — Юлий Цезарь! — смеется Зусман. — Да ну вас! — сердито басит Жарикова. — Пойду лучше суп поставлю... Скоро Вова придет... И она выходит, дымя папиросой «Пушка». Она сама дымит, как пушка после пальбы. Зусман сидит, низко склонившись над левым коленом, и в руках у него мелькает иголка. — Ты ее боишься? — весело спрашивает Зусман. Я киваю. — Ты не смотри, что она такая строгая! — говорит Зусман. — Она шумная, но добрая! И очень любит Вову. Она и тебя любит... — А что это у вас под коленом? — показываю я на деревяшку под левым коленом Зусмана, на котором он шьет. — Это рукавная колодка, — объясняет Зусман. — На ней рукава шьют? — Ты же видишь — я перешиваю рукав... — А почему вы его перешиваете? — Взялся костюм переделать, — говорит Зусман. — Рукава у него очень передисты... — Как — передисты? — Вперед вшиты, как для извозчика! — говорит Зусман. — Извозчик ведь как на облучке сидит? Вот так!— и Зусман вытягивает вперед руки, как будто держит в них вожжи. — Если рукава вперед смотрят, говорят, что они передисты, то есть для извозчика шиты. А бывают задистые рукава, — которые назад смотрят... — А это для кого? — А это тем, кто любит спину чесать! Понятно? — подмигивает Зусман. Мне все это очень интересно. — Надо, чтоб рукава прямо вниз висели, вон как на том пиджаке, — кивает Зусман на красивый синий пиджак, который висит рядом на манекене. — Это нормальные рукава. Манекен в пиджаке выглядит очень важным. Хотя он без головы и без рук. У Зусмана несколько таких манекенов, они стоят у стены. Когда они голые, они какие-то жалкие, а когда в пиджаках — очень важные, даром 12 \ |
