Костёр 1972-07, страница 10

Я вспомнил, как в детстве, в Серебрянке, мы честно делили ворованные яблоки.

Вскоре я перезнакомился по крайней мере с половиной шестого отряда, с девочками и мальчиками, среди которых царил культ моего Тальки, а тот — слава богу! — относился к этому культу насмешливо и довольно-таки равнодушно. Я уже знал, что у них двое вожатых — Таня и Рудик, оба такие хорошие, умные, добрые, замечательные... Однако поездки на Талькину дачу и для них — тайна.

Еще я узнал, что есть в шестом отряде Сырая Боковуша — Боковушина то есть. А Сырая почему? Двигаться она не любит, эта Боковушина, все больше на пороге сидит, книжки читает, аккуратно сморкается в платочек, а краем глаза следит — кто из дома вышел, кто в дом вошел — и зачем... Глядит и сморкается. Сморкается и глядит. Вот ее и прозвали — Сырая...

«И вы знаете чего! — возмущалась Маша, вскидывая на меня яркие, широко поставленные глаза, — знаете чего! Боковушина очередь подошла, будим ее ночью, говорим: «Поехали! К Тальке!», а она: «Никуда я не поеду! Я застудиться могу!» И знаете чего — ну, ладно, не хочешь, не поезжай, твое дело, — а она еще грозит: «И вы не поезжайте, а не то я вожатым скажу!» Ну, чего с ней делать, с этой Боковушей? Может, отколотить?..» Эта же Маша как-то сказала мне: — Знаете чего... Мама хочет меня на юг

тебя чучело, сейчас картошку лопать будешь— несчастная!

Маша засмеялась.

...Солнце стояло высоко, когда я проснулся. В палатке было душно. Выскочив из нее, я судорожно вдохнул терпкого утреннего воздуха. Костер едва дымился, около него было пусто. Тальку я нашел на берегу — он проверял жерлицы.

— Живцы подохли, — сказал он, — не везет нам...

— Талька, — спросил я, — а гости где?

— Дома, — он кивнул на лагерь, — затемно еще уплыли.

— Уплыли?

— А на плоту. Вон — в камышах прячут,— и он показал мне на излучину реки, где виднелись густые заросли камыша.

— И часто они у тебя бывают?

— Да почти каждую ночь.

— Постой! А когда ж они спят, эти ребята?

— Да что вы! — засмеялся Талька. — Они по очереди. Весь шестой отряд. Понимаете, у них список такой, секретный, чтоб никому не обидно. По двое, по трое приплывают. Иногда днем. Петька Шитов с Огурцом дрались тут— у них дуэль была, из-за девчонки какой-то... Пальчиков и Егоров курить сюда ездят. Посидят на горке, покурят и обратно. Всё меня сбивают — кури, кури! А я — нет, я до армии — ни за что.

— Почему так? — спросил я.

— Я как батя, — коротко ответил Талька и вдруг вспомнил: — Ой, а после родительского дня — понавезли всего — печенья, конфет!.. Ай да ну-ну! Потеха!..

Я слушал его, а сам смотрел на тот берег. Там только что позавтракали, и теперь отряды разбегались — каждый по своим делам. Я видел, как на широкой главной аллее строились ребята с рюкзаками, спальными мешками, палатками, в широкополых шляпах... Строй подравнялся, двинулся в глубь аллеи, к воротам, а позади всех двое мальчишек тащили алюминиевый котел. Мальчишки эти сильно отстали, они шли медленно, котел раскачивался меж ними и словно искры высекал из голубого утреннего воздуха — так ярко и мгновенно вспыхивало на его холодных боках солнце...

Я сидел на прохладном песке и думал о секретном списке шестого отряда.