Костёр 1972-07, страница 7

крутой, широкой груди, кидаюсь к ней, хочу ткнуться головой в белоснежную, упругую, скрипящую свежим крахмалом... Как ритмично она движется — точно большая добрая машина! А меня оттаскивают, мне шепчут: «Невежливо! Это чужой! Что ты делаешь?..» Мне не дают, ни за что не дают — такому маленькому в такую большую — вжаться лбом, на минутку, на одну минутку, и застыть... Не разрешают. И вот — на всю жизнь осталось.

Конечно, Николай Савельич, Талькин отец, такого детского чувства во мне не вызывал. Отблеск чувства, отзвук, пожалуй. А за ним тянулся невидимый шлейф грусти.

Спокойный человек Николай Савельич. Появится внезапно на турбазе, привезет Тальке продуктов^ пройдется по лагерю, все оглядит, высмотрит, что где неладно, потом сядет с Талькой у костра и слушает новости — что на базе без него произошло. Редко вставит словечко, все больше кивает. Потом обязательно даст Тальке наказ: скамейка сломана — почини. Мусор закопай, а то мухи... И так далее. И снова уезжает в поселок на своем мопеде. Людей новых он принимал доверчиво, но соблюдал границу.

Я зачастил на Талькину дачу.

Мы ловили рыбу, купались, разговаривали, а иногда молча лежали .в траве, млея от тяжелой полдневной жары... Если же прибывала группа, Талька занимался хозяйством, а я смотрел, как он управляется.

Вот приходят шестиклассники — умотанные, пропыленные, — сбрасывают рюкзаки и валятся в траву, блаженно раскидывая руки и ноги. А с ними учительница, такая странная в тренировочном костюме, так не вяжутся с ее рюкзаком и кедами строго поджатые губы, этот взгляд, на котором лежит печать роковой ответственности... Нет, и здесь, в походе, ей не расслабиться, не отдохнуть душой!.. Вот она вытирает лоб платочком и спрашивает меня:

— Вы товарищ Курдюмов?

— Вон, — говорю, — товарищ Курдюмов...

— Вы?.. Ты?.. А мне говорили, будет мужчина пожилой...

— Я Курдюмов, — говорит Талька. — Маршрутный лист, пожалуйста. Сколько человек?.. Вода там... Кухня — вот. Костер только здесь разводить. Выделите людей, пускай приходят за одеялами.

И когда она уже покорена его деловитостью, вежливостью, быстротой решений и хозяйской твердостью голоса — он, такой положительный, путает все карты, он заставляет ее вздрогнуть, разбойничьим свистом подымая разнежившихся туристов:

— Э-гей, гаврики! Па-адъем!..

А одна вот такая же, милая, добрая, восторженная, видимо, впервые в походе, как-то

сдвинутая с привычной точки своими ребятами, по-новому послушными и по-новому непослушными, уходя с базы, даже руку протянула Тальке с благодарностью: «Виталий Николаевич...» А он на меня как сверкнет глазами: «Ай да ну-ну!»

Рыба ловилась у нас по-разному, реже — хорошо, чаще — худо, а то и совсем никак. Тогда мы сидели с Талькой под высоким берегом, поплевывая в неподвижную воду, и глядели на другой, низкий берег, который открывал перед нами всю панораму пионерлагеря.

Начиналась она большой голубой купальней с тумбочками и трехметровой вышкой для прыжков. Дальше — четыре оранжево-красные кабинки на столбиках, для переодевания. Когда в кабинку кто-нибудь заходил, мы видели ноги. Ноги жили своей, особой жизнью, отдельной от тела, невидимого нам. Они переступали, прыгали, пританцовывали, почесывали одна другую, словом, развлекали нас, как умели.

Лагерь тянулся в глубь берега, сколько видел глаз, а там, где он отказывался видеть, помогал бинокль. От купальни в глубину лагеря уходила широкая аллея, по обе стороны которой стояли дома — из светлого кирпича, двухэтажные, опоясанные балкончиками,— напоминающие белые корабли.

Предприятие, которому принадлежал^.даг' герь, несомненно было богачом: я разглядел на его территории не только стадион с трибунами, не только теплицы, в запотевшие крыши которых, точно ладони, упирались огуречные листья; не только большой гараж — оттуда то и дело выкатывали велосипеды; не только ангар для лодок... В глубине лагеря я высмотрел парашютную вышку! Высмотрел и глазам своим не поверил.

— Парашютная вышка! — воскликнул я и протянул Тальке бинокль. Он кивнул, но бинокля не взял.

— Хочешь прыгнуть, а?

— Я уже прыгал...

— Ну?!

— Ага. С шестым отрядом. Они тренера попросили — он разрешил.

— Ну и как?

— Нормально.

Я молчал, исполненный здоровой человеческой зависти к тому, что он прыгал, и к ,этому «нормально».

— А вы прыгали? — спросил Талька.

— Нет, — честно признался я.

— Хотите, попрошу? У меня там полно знакомых.

— Ладно, как-нибудь потом, — оказал я и с раздражением подумал, что этого «потом» не будет, потому что мне никогда не преодолеть своего дурацкого страха — страха показаться

5