Костёр 1972-07, страница 52

Шли всю ночь и утро, пока солнечный диск не поднялся над верхушками самых высоких деревьев. Наконец мы задержались возле берега большого озера. Утомленные лошади тяжело повесили головы, и никакая сила не вынудила бы их идти дальше. Их не радовала даже голубая поверхность воды. Наши силы тоже были на исходе.

В душе я удивлялся моему отцу и другим старым воинам, которые после ночного марша еще довольно бодро, без признаков усталости хлопотали о лагере, определяли места для шатров. Сняли с волокуш пару каноэ и понесли их на берег озера.

Во время последней засухи вода отступала, словно убегая в ужасе от раскаленной земли и тем самым открывая для лошадей еще зеленую прибрежную растительность.

Женщины начали устанавливать шатры, а несколько воинов, в том числе и мой брат, поплыли на середину озера ловить рыбу.

Все так надеялись, что им посчастливится и мы еще сегодня утолим голод, валящий с ног самых сильных мужчин.

Нам, подросткам, было приказано напоить и почистить лошадей. Даже самым слабым досталась работа— они развязывали тюки.

Мы собрали лошадей и погнали их к озеру. KatwoHH хотели пить! Они пили воду огромными глотками, а потом с наслаждением повалялись на берегу.

По примеру мустангов мы сперва утолили жажду. Затем стали нырять и плескаться в озере. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше или позже я получал такое наслаждение от купанья.

Вода, казалось, возвращала силу нашим иссохшим мышцам. И мы уже с большей охотой стали чистить ло

шадей пучками камыша. Прыгающая Сова вместе со мною натирал черного мустанга моего отца. Массируя бок коня, я подумал о своем мустанге, на которого я уже никогда не сяду верхом. Сколько радости доставлял он мне в лагере Молодых Волков... Покрытые горькой пылью, опаленные безжалостным солнцем, эти воспоминания жгли меня. Когда мы снова возвратимся в наши горы, я встречу где-нибудь повешенный на сосне, выбеленный солнечными лучами череп моего друга, украшенный бусами, иглами дикобраза и птичьими перьями. И столько лет, сколько будут жить в моей памяти воспоминания о моем первом мустанге, я буду приходить к его останкам, сыпать табак внутрь черепа и молить его духа, чтобы он простил мне мое преступление, и в то же время благодарить его за то, что он позволил накормить своим мясом ослабевшие от голода человеческие существа. И уже никакой конь не заменит

его мне. Первая любовь к первому коню осталась глубоко в сердце.

Мои размышления нарушил Сова, хлопнув меня по плечу.

— Почему мысли моего брата кружат среди темных туч, как испуганные лебеди? Пусть твоя душа откроется передо мной, Сат-Ок, а слова пусть потекут, как весенняя вода с горных перевалов. Я открою уши для твоих слов и твоей боли и разделю с тобой твою грусть, как разделяли мы зимой одну волчью шкуру, когда, заблудившись, ночевали в чаще.

— Твои слова для меня подобны холодной воде для натруженных ног. Знаю: твое сердце бьется рядом с моим. Но своей болью не хочу я делиться ни с кем. Она приносит воспоминания прошедших дней и закаляет мою душу, — ответил я Сове.

Пока мы разговаривали, кони отошли в заросли камыша и стали жевать сочную зелень.

Мы пошли за ними в поисках аира. Сладкие корни этого растения утоляли голод, сжимавший наши желудки, как медвежьи лапы сжимают медовые соты.

Перед заходом солнца возвратились воины с озера. На дне каждого каноэ серебрилась рыба. Всех охватила радость. Значит, мы правильно выбрали дорогу и на ней оставили голод, который шел за нами по пятам от самых гор до этого первого озера на нашем пути.

Женщины занялись приготовлением ужина, и вскоре по всему лагерю распространился приятный запах копченой и жареной рыбы. Мы с Совой сидели на большой глыбе и издали наблюдали, как женщины разрезали на куски больших осетров и раскладывали их на раскаленных камнях. Вдруг среди кустов мелькнул серый мех, и, прежде чем я успел понять, что это может быть, к моим ногам прижался верный пес Тауга.

Последний раз я видел его в старом лагере, позже, гонимый голодом, а может, почуяв там свою гибель, он куда-то исчез вместе со всей собачьей сворой.

Однако верный друг вернулся и привел с собой остальных собак. Были они исхудавшие, со всклокоченной шерстью. Видно, им тоже не особенно везло. Верный Тауга лизал мне руки, радостно скулил и тыкался головой в мои колени. Я обнял его и покачивал, как мать ребенка.

— Ах ты мой дорогой друг, — расчувствовавшись, шептал я.

Пес, казалось, понимал мои слова, потому что все более бурно требовал ласки и в конце концов вырвался из моих рук и начал бешено кружиться вокруг, прыгнул с разбега на Сову, опрокинул его на спину, подскочил ко мне и широким языком провел по моему лицу. Потом скрылся между шатрами, чтобы через минуту появиться снова около матери, чистившей рыбу.

Я видел издали, что мать тоже обрадовалась возвращению Тауги и угостила его половиной огромного осетра. Взяв угощение, пес убежал в кусты.

Нынешний вечер был напоен счастьем и радостью. Мы победили голод — самого страшного врага кочевых племен!

Когда солнце опустилось за горы и по темному небу разбежались серебристые звезды, загремел бубен колдуна, к нему присоединились другие бубны, рожки из орлиных перьев, свирели из тростника и трещотки из панцирей черепах.

При свете костров и луны обнаженные до пояса воины своей пляской благодарили Духа Озера за щедрый улов. Танцы закончились только тогда, когда луна поднялась высоко в небе.

Так прошел первый радостный вечер — без голода. Что принесут нам последующие дни? Ведь мы все ближе подходим к Большому Медвежьему озеру и к реке Макензи, на берегах которой живут враждебные нам бледнолицые.

В нашей памяти еще были достаточно свежи воспоминания о белом сержанте Королевской Конной — Вап-нап-ао... Там над большим озером раскинулся город, а

50