Костёр 1972-11, страница 45

тебя позорят из-за мальчишки, но, может, необходимо пойти к этим людям, чтобы направить Эмиля на праведный путь трезвости.

— Я схожу туда с ним, — мрачно пробормотал папа.

— Нет, уж если ему нужно быть на этом собрании, с ним пойду я! — заявила мама. — Ведь эту злосчастную наливку делала я, и тебе, Антон, нечего из-за этого страдать. Если кому и нужно проповедовать трезвость, так это мне, но, пожалуйста, я могу взять с собой Эмиля, если это необходимо.

Когда настал вечер, Эмиля одели в праздничный костюмчик, и он сам натянул свой картузик. Он ничего не имел против того, чтобы его обратили на праведный путь трезвости. Да и просто приятно побыть немного на людях.

Заморыш, видимо, думал так же. Когда Эмиль с мамой отправились в дорогу, Заморыш припустил за ними. Но Эмиль крикнул ему:

— Замри! — и поросенок послушно улегся на дорогу и замер, но глаза его еще долго следили за Эмилем.

Должна сказать, что в тот вечер Дом Общества трезвости был битком набит. Все жители Лённеберги желали участвовать в обращении Эмиля на путь трезвости. На помосте уже давно выстроился хор трезвенников, и, как только Эмиль показался в дверях, хор грянул: Юный муж, что вкушает бокал Со смертным ядом...

— Никакой не бокал, — сердито сказала мама, но слова ее услыхал только Эмиль.

Когда пение подошло к концу, на сцену вышел какой-то человек; он долго и серьезно разглагольствовал об Эмиле, а под конец спросил его, не хочет ли тот дать клятву трезвости, которой должен остаться верен всю свою жизнь.

— Могу, — с готовностью ответил Эмиль.

В ту минуту у дверей раздалось легкое похрюкивание и на собрание явился Заморыш. Оказывается, он тихонько шел вслед за Эмилем, и вот он тут как тут1 Поросенок страшно обрадовался, увидев Эмиля на скамейке первого ряда, и тотчас устремился к нему. Но в зале поднялся страшный шум. Никогда прежде не бывало, чтобы в Доме Общества трезвости появлялся поросенок. И сейчас он был трезвенникам вовсе ни к чему. «Поросята не соответствуют торжественности момента», — так полагали они. Но Эмиль сказал:

— Ему тоже невредно дать клятву трезвости. Потому что он съел куда больше вишен, чем я.

Заморыш и сейчас был крайне возбужден, и чтобы он не произвел невыгодного впечатления, Эмиль сказал ему:

— Служи!

И тогда Заморыш, к великому удивлению всех жителей Лённеберги, встал на задние лапки, точь-в-точь как собака. И вид у него при этом был очень кроткий и смиренный. Эмиль вытащил из кармана несколько сушеных вишен и дал поросенку. Лённебержцы не верили своим глазам: поросенок протянул мальчику правое копытце и поблагодарил за угощение.

Все так увлеклись Заморышем, что чуть не позабыли про клятву трезвости. Эмиль сам напомнил об этом.

— Ну, так нужно мне обещать что-нибудь или нет?

И тут же Эмиль дал клятвенное обещание впредь всю свою жизнь воздерживаться от крепких напитков, а также всячески способствовать распространению трезвости среди своих сограждан. Эти прекрасные слова означали, что Эмиль никогда в жизни не возьмет в рот спиртного и что он будет содействовать распространению трезвости в обществе себе подобных.

— Эй, ты, Заморыш, это касается и тебя, — сказал Эмиль, принеся клятву.

И все жители Лённеберги признали, что никто, кроме Эмиля, никогда не давал клятвы трезвости вместе с поросенком.

— Он такой чудной, этот катхультский мальчишка,— сказали они в один голос.

Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморыша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свеге керосиновой лампы Эмиль увидел, что глаза у папы заплаканы. Никогда прежде Эмилю не приходилось видеть OTi^a плачущим, и ему это не понравилось. Но тут папа сказал нечто такое, что ему понравилось:

— Послушай-ка, Эмиль!.. — сказал он.

Крепко взяв сына за руки, он пристально посмотрел ему в глаза:

— Эмиль, если ты дашь мне клятву всю свою жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе этого поросенка... Вряд ли, правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков и пьяных выходок.

Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней своих не брать в рот спиртного. И эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Лённеберге, ни во всем Смоланде никогда и не видывали. И потому-то, может, не так уж плохо, что однажды летом, еще будучи малышом, он наелся перебродивших вишен.

В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго болтал с маленькой Идой:

— Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, — сказал он.

— А твою курицу воскресила из мертвых я, — напомнила маленькая Ида, и Эмиль поблагодарил ее.

На следующее утро он проснулся рано и услыхал, как, распивая кофе, болтают на кухне Альфред с Линой. Эмиль тотчас выскочил из кровати: ведь нужно было рассказать Альфреду о том, что отец подарил ему Заморыша.

— Скотовладелец Эмиль Свенссон, — сказал Альфред, выслушав его рассказ, и усмехнулся. А Лина дернула головой и завела песню, которую придумала совсем недавно, пока доила коров:

Матушка взяла его с собой в Дом Общества < трезвости,

И там все пришли от него в восторг.

Он обещал не брать в рот ни капли спиртного.

И теперь у него есть поросенок, каким он

раньше был сам.

Глупее песни не придумаешь. «И теперь у него есть поросенок, каким он раньше был сам», — ведь глупо, но похоже на Лину, складнее ей не спеть.

Альфреду с Линой пора было снова отправляться на ржаное поле вместе с папой Эмиля и Кресйй-Майей.

Мама Эмиля осталась дома одна с детьми. Это ее устраивало, потому что сегодня должна была приехать фру Петрелль за своими бутылками с вином, и мама не хотела, чтобы папа был в это время дома.

43