Костёр 1972-11, страница 47

бу. Заработок он честно пбделил с Альфредом, у которого как раз было туго с деньгами.

— Ну и ловкач же ты, Эмиль! — сказал Альфред.

И то была истинная правда, У Эмиля в копилке набралось уже пятьдесят крон, заработанных разными путями. Однажды он даже задумал крупную аферу, решив продать всех своих деревянных старичков фру Петрелль, поскольку она была от них без ума, но, к счастью, ничего из этого не вышло. Деревянные старички по-прежнему стояли на полке и стоят там и посейчас. Фру Петрелль хотела, правда, купить деревянное ружье Эмиля и отдать его одному знакомому противному мальчишке, но из этого дела тоже ничего не вышло.

Эмиль, конечно, понимал, что сам он уже слишком большой, чтобы играть с этим ружьем, но и продавать его не хотел. Он повесил его на стенке в столярке и написал сверху красным карандашом: «На память об Альфреде».

Увидев эту надпись, Альфред рассмеялся, но было заметно, что он польщен.

Картузик Эмиль носил постоянно: надел он его и тогда, когда впервые пошел в школу. Да, настала пора Эмилю идти в школу, и вся Лённеберга затаила дыхание.

Лина не ждала ничего хорошего от того, что Эмиль ринулся в науку.

— Он небось перевернет всю школу вверх дном и подожжет учительницу, — предсказала она.

Но мама Эмиля строго взглянула на нее.

— Эмиль маленький чудный мальчик, — сказала она. — А что на днях его угораздило поджечь пасторшу, так за это он уже отсидел в столярке и нечего тебе попрекать его.

Из-за пасторши Эмиль 17 августа просидел в столярке. В тот день пасторша как раз явилась в Катхульт к маме Эмиля, чтобы снять узор для вязанья. У нее было слабое зрение, и она достала из сумки увеличительное стекло. Такого Эмиль никогда раньше не видел и очень им заинтересовался.

— Можешь взять стекло и посмотреть, если хочешь, — простодушно разрешила пасторша.

Она, вероятно, не знала, что Эмиль способен вык*. дывать фокусы со всем на свете, и увеличительное стекло не представляло какого-либо исключения. Эмиль быстренько понял, что его можно использовать как зажигательное стекло. Когда солнце освещало стекло, лучи собирались в одной точке, которая искрилась и сверкала: Эмиль стал оглядываться в поисках чего-нибудь легко воспламеняющегося, чего-нибудь, что можно было бы поджечь. Пасторша, ни о чем не подозревая, спокойно болтала с его мамой. Пышные страусовые перья на ее шляпке, пожалуй, сразу вспыхнут... И Эмиль попробовал их поджечь: вовсе не потому, что надеялся на удачу, а потому, что «нужно ведь попытаться», — так думал он. Иначе ничего на этом свете не узнаешь.

Результат его опытов описан в синей тетради.

«Вдруг запахло паленым и перья пасторши задымились. Понятно, что загореться они не могут, а только пахнут паленым. А я-то думала, что теперь, когда Эмиль стал членом Общества трезвости, он исправится. Как бы не так. Этот член Общества трезвости как миленький просидел остаток дня в столярке. Вот как было дело».

А 25 августа Эмиль пошел в школу. Если жители Лённеберги думали, что он там опозорится, то они просчитались. Учительница, вероятно, была первой, кто начал подозревать, что на ближайшей к окну скамейке сидит будущий председатель муниципалитета. Потому что... слушай и удивляйся: Эмиль стал лучшим учеником в классе! Читать и немножко писать он умел, когда пришел в школу: а считать он выучился быстрее всех. Конечно, без небольших проделок дело не обошлось, но они были такие, что учительница могла их вынести. Да, правда, однажды он поцеловал учительницу. И об этом потом долго судачили в Лённеберге.

Дело было так. Эмиль стоял у классной доски и решал очень трудную задачу: 7 + 7 = 14, а когда он с ней справился, учительница сказала:

— Молодец, Эмиль, иди садись!

Так он и сделал, но мимоходом подошел к учительнице, сидевшей на кафедре, и крепко поцеловал ее. Ничего подобного с ней никогда прежде не случалось. Покраснев, она, заикаясь, спросила:

— Почему, почему ты это сделал, Эмиль?

— Наверное, я это сделал по доброте душевной, — ответил он.

И слова эти вошли в Лённеберге в пословицу. «Я это сделал по доброте душевной, — сказал катхультский мальчишка, поцеловав учительницу», — говорили лён-

небержцьц а может, и сейчас все еще так говорят. Кто знает!

На переменке к Эмилю подошел один из мальчиков постарше и хотел поддразнить его.

— Эй, ты, поцеловал учительницу, — сказал он, презрительно усмехнувшись.

— Да, — подтвердил Эмиль. — Думаешь, слабо еще раз?..

Но он этого не сделал. Такое случилось только один раз и баста — никогда больше не случалось. И нельзя сказать, Цтобы учительница сердилась на Эмиля за этот поцелуй) скорее наоборот.

Но ты, может, немножко беспокоишься, что с тех пор, как Эмиль пошел в школу, у него не осталось времени на его проделки? Можешь быть совершенно спокоен! Когда Эмиль был маленький, занятия в школе бывали лишь через день. Какое счастье!

— Ну, чем ты теперь занимаешься? — спросил однажды дед Альфреда — старый Йокке Эмиля, когда тот пришел читать ему газету.

И немножко подумав, Эмиль откровенно признался:

— Один день я озорничаю, а другой хожу в школу.

Окончание следует