Костёр 1972-12, страница 10

рокие-широкие, не похожие на обыкновенные охотничьи. Нетрудно было догадаться, для чего они предназначались. Теперь уж Сережа был вполне уверен, что перед ним настоящее «святое место». «Но здесь ли капище Золотой бабы? А может, это обыкновенное «священное урочище», каких немало на севере? И зачем ему, манси, покушаться на святая святых предков?» — засомневался Сережа.

Впервые у него было такое чувство. Может быть, потому, что раньше все было теоретически. А теперь это рядом. Стоит только пройти — и там Сорни-най, та самая Золотая баба.

— Что ты делаешь? — раздался вдруг голос, когда Сережа вытаскив.ал из-под сухих ветвей и мха вторую лыжину.

Он вздрогнул. Чуть даже присел. Это было так неожиданно. Перед ним стоял Ермолаич. Тоже рубщик.

— Вон там... Золотая баба! — пролепетал Сергей, точно испуганный ребенок, показывая в сторону островка.

— Золотая баба? Та самая, что в газете? А не врешь?! — не то шутя, не то всерьез, строго гляДя в глаза, допытывался Ермолаич.

— Может быть... Точно не знаю... Наверно, святое место...

— А ну, давай лыжи!

Сергей еще не видел Ермолаича таким. Глаза его заблестели. И весь он как-то преобразился. Визирку рубил не так, всегда казался усталым и вялым. А сейчас будто подменили.

— Чего ты как тетеря? Становись и ты! — приказал Ермолаич, указывая на другие лыжи, кончики которых торчали из-под сушняка.

Хотя лыжи были широкими, но под грузным Ермолаичем они вязли. Он еле вытаскивал их из шипящей топи. Сергей пошел по цепочке кочек. Здесь почва была менее зыбкой. Его примеру последовал и Ермолаич.

Когда добрались до островка, Ермолаич приказал держаться сзади. Сам он шел осторожно, приглядываясь и прислушиваясь. В шелесте листьев и хвои иногда что-то словно позванивало. А ведь и в легенде говорилось, что Золотая баба то кричит как дитя, то звенит колокольчиком, предупреждая, что она здесь, и к ней, священной, не следует подходить. Сереже то было жарко, то бросало в дрожь. Ноги слабли. Он спотыкался на каждом шагу. Его охватил какой-то неведомый страх.

И все же он шел вперед по еле приметной тропинке, петлявшей между деревьев. Рядом с ней зияли глубокие ямы, заросшие зеленым ельником, травой, мхами. Из ям торчали колья, какие-то острые железяки, даже ножи на древках, покрытые кое-где мхом.

— Осторожно! Самострелы! — предупредил Сережа Ермолаича, который почему-то ускорил шаги.

Про самострелы Сереже рассказывал дед Ильля-Аки. Они бывают только на самых боль

ших «святых местах», где самые большие боги манси.

— Какие еще самострелы?! — буркнул Ермолаич.

— Обыкновенные. Лук, стрела с кованым наконечником. Даже медведи, лоси от них падают.

— Да?! — удивился Ермолаич, озираясь вокруг.

— Может, самострелы еще не сгнили. Тетива из лосиных жил. Просмоленная тетива...

— Дикость1

— Может, вернемся? — вырвалось вдруг у Сережи, который теперь почему-то пожалел, что сказал Ермолаичу и про «святое место», и про Золотую бабу.

— Э-эй! — протянул Ермолаич, обернувшись к нему. — Трусишь? Не выйдет1

Он приказал вооружиться падкой й «прощупывать дорогу».

Сережа нашел длинный шест, стал бить по каждой ветке, тянувшей колючие лапы к тропинке.

Если поставлен самострел, то тронешь ветку — и зазвенит тетива лука, полетит оперенная стрела. Но не зазвенела тетива, не полетела стрела. Не «ожили» и колья в темных ямах. Лишь слетали с древка поржавевшие ножи. До кольев дотронешься — и они валятся. Истлела, видно, и тетива луков. Все же Сережа шел осторожно, как и Ермолаич.

Тайга была тайгой. На каждом шагу она могла таить неведомую опасность.

Тропинка, по которой пробирались Сережа с Ермолаичем, из-под темных ветвей вывела к светлой полянке. Посреди поляны «упиралась в небо лиственница». Так говорят про высокое дерево в сказках. Эта лиственница действительно казалась сказочной. Сережа такого дерева еще не видывал. Толстое-претолстое. Втроем еле обхватишь. На ветвях, похожих на корявые руки великана, висели и рога оленей, и черепа лошадей, и какие-то чаши, и стрелы с поржавевшими железными наконечниками, истлевшие лоскутья каких-то шкур, тряпочек. На одной из веток под дуновением ветерка позванивал колокольчик. У корней валялись котлы, поржавевшие ведра, причудливые изделия из рогов, старинные бутылки, каких Сережа и не видывал. На вершине чернело гнездо какой-то большой птицы. Вернее всего, орлиное. Орел — птица священная. И дерево, на котором он вьет гнездо, тоже священно. На стволе такого дерева вытесаны топором не случайные узоры, а «священные знаки жизни». О жизни волшебной и обыкновенной говорят эти узоры. Они напоминают знаки, которые Сережа видел на «говорящих дощечках» старого Ильля-Аки. Старик пытался научить его читать эти знаки, а Сережа тогда посмеялся над ним.

Теперь вот, разглядывая почерневшие от времени зарубки, он пытался что-нибудь

8