Костёр 1977-02, страница 8

с тетушкой Сопан, свидетелями которого случайно оказались я и братишка.

— Ну, смотрите, как знаете, — выслушав нас, сказал Андроник. — Я — могила, никому не скажу ни слова. Кто знает, может, и в самом деле лучше всю жизнь надеяться и ждать... — добавил он, глубоко задумавшись, словно позабыв о нашем присутствии

Когда поздно вечером Мец-Майрик вернулась с поля, мы ей ничего не сказали. Да и во все последующие дни, до самого возвращения в город, я и Грантик вели себя тише воды, ниже травы, и мы даже однажды услышали, как Мец-Майрик сказала тетушке Сопан:

— Ребята стали такими послушными, просто не нарадуюсь на них.

Наконец наступил и канун нашего отъезда в город.

— Геворг, Грантик, принесите из сарая две-три вязанки хлопкового хвороста и сложите возле тондыра. Сегодня будем печь лаваши и сладкую гату. Немного повезете с собой в город. Хлеб сейчас там все еще по карточкам, — сказала Мец-Майрик, выйдя из дома с засученными до локтя рукавами и в переднике, перепачканном мукой.

Мы быстренько принесли несколько вязанок хлопкового хвороста и сложили возле тондыра — это такая круглая, наподобие колодца, яма в земле, глубиной в полтора —два метра, стены которой выложены белыми глиняными кирпичиками. В ней у нас пекут лаваши и плоские хлебцы.

А тут подоспела и бабушкина подружка Сопан — они с Мец-Майрик всегда помогали друг другу печь хлеб, — и скоро сухой хлопковый хворост весело затрещал в тондыре. Еще несколько минут — и от сгоревшего дотла хвороста осталась на дне тондыра только кучка красных угольков, подернутая голубоватой пленкой золы.

— В самый раз, Сопан-джан, давай тесто,— плеснув водой на раскаленные стенки тондыра, сказала Мец-Майрик. Вода, зашипев, мгновенно испарилась.

Тетушка Сопан начала раскатывать тесто, а Мец-Майрик, сидя по-турецки, ловко налепляла дощечкой тонкие лаваши на горячие стенки тондыра, всякий раз на секунду по пояс исчезая в нем.

— Сопан, возьми-ка железный крюк и подцепляй им испеченные лаваши, — сказала Мец-Майрик, вытирая рукавом потный лоб.

Но тетушка Сопан так и не успела взять в руки железный прут с крючком на конце, потому что калитка с шумом распахнулась и во двор, запыхавшись и припадая на правую ногу, вбежал Хромой Андроник. Он размахивал в воздухе белым треугольным конвертом.

Подбежав к Мец-Майрик, он одним духом выпалил:

— Тетушка Машок! Свет твоим глазам — тебе письмо от сына!

— Что ты говоришь, Андроник-джан! Письмо? Да зацветет могила твоей матери розами! Давай, прочитай нам вслух, узнаем, почему он так долго не писал!

Я изумленно уставился на сельского почтальона. Как же так? Значит, произошла ошибка и дядя Сурен жив? Тут кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся — это был Грантик:

— А как же Черная Бумага, а?..

— Да погоди ты, — нетерпеливо отмахнулся я от него. * -

Андроник читал вслух письмо — оно было написано по-армянски, — а Мец-Майрик и тетушка Сопан, стоя возле него, ловили каждое произнесенное им слово.

Дядя Сурен в письме сообщал, что в прошлом году во время одного из боев его тяжело ранило и он бы погиб, если бы его, раненого и без сознания, не подобрали белорусские партизаны, которые и выходили его. А после он вместе с ними партизанил, пока наши войска не освободили всю Белоруссию от фашистов.

— Вай, Андроник-джан, — радостно воскликнула Мец-Майрик, обняв его. — Пусть отныне все твои болезни перейдут ко мне! А за счастливую новость с меня магарыч!

Она побежала в дом и вынесла пару ярких шерстяных носков: