Костёр 1977-11, страница 12

Костёр 1977-11, страница 12

было и гарантий, что в Ялте или в Феодосии местные военные власти не вынудят капитана принять на борт солдат. Поэтому они решили все коммерческие суда задерживать в Севастополе до лучших времен. Но теперь, когда с часу на час мог грянуть бой, держать в гавани пароход, на борту которого находились женщины и дети, было преступно, и Шмидт отдал распоряжение отпустить «Пушкин».

Одна только мысль теперь сверлила его мозг: как отсрочить час развязки. Хотя бы на сутки. Суток было вполне достаточно, чтобы подготовить к бою всю артиллерию крейсера — залить в компрессоры масло, собрать разобранные по приказу Чухнина механизмы. Все то же самое следовало проделать и на «Потемкине»— теперь броненосец все вновь называли по-старому. Там уже давно были готовы приступить к сборке орудий, но председатель совета Вороницын почему-то продолжал тянуть с доставкой найденных в порту орудийных плит и ударников. Все это находилось в дивизии, лежало без дела, и Шмидт подумал, что так дальше продолжаться не может. Оча-ковцы Гладков, Антоненко, Частник — любой из них был более достоин руководить советом.

«Или Сиротенко», — подумал Шмидт. Уже неделю назад уволенный в запас матрос Сиротенко мог покинуть Севастополь, но, избранный депутатом, он заявил, что останется до тех пор, пока в нем будет хоть малейшая нужда. А ведь дома Сиротенко дожидалась жена и двое детей!

«Все это настоящие люди»,—думал Шмидт, глядя, как вползают в клюзы черные якорные цепи. Столпившиеся на палубе «Пушкина» пассажиры приветливо махали руками. Огласив гавань радостным гудком, пароход мед

ленно пошел в открытое море. И тут Шмидта осенило.

«Буг!» — вспомнил он. Напичканный пироксилином транспорт представлял собой огромную плавающую мину. Стоило ей взорваться, как от детонации взорвались бы все запасы взрывчатки, какие только хранились в крепостных магазинах и в судовых крюйт-камерах и город вместе с флотом и фортами взлетел бы на воздух. «Если, — подумал Шмидт, — «Буг» пришвартовать лагом к «Очакову», то мы спасены».

Часы показывали начало Второго.

Ультиматум им предъявили в три. Его вручил флаг-офицер, подлетев к крейсеру на адмиральском катере. Меллер-Закомельский давал два часа на размышления.

«Итак, срок ультиматума два часа», — подумал Шмидт, глядя, как силовой катер «Удалец» приближается к «Бугу». Полчаса тому назад минный транспорт удалось захватить внезапной атакой с борта контр-миноносца «Заветный», пришвартованного рядом с «Бугом». Теперь все зависело от расторопности команды катера.

В бинокль хорошо было видно, как катер подошел кормой к «Бугу» и принял носовой конец. Еще минута ушла на то, чтобы закрепить его. Теперь катер медленно пошел вперед, выбирая слабину. Вот трос натянулся, и, дрогнув, «Буг» медленно пошел за катером.

«Так... хорошо...» — мысленно приговаривал Шмидт. Он знал, что торопиться «Удальцу» сейчас ни в коем случае нельзя — мог оборваться конец. И на катере так и делали. Медленно, но плавно «Удалец» выводил белую махину на середину Южной бухты.

«На катере понимают, что судьба восстания теперь зависит только от них,— думал Шмидт, не отрываясь от бинокля. — Но они еще не знают, что нам уже предъявили ультиматум и что через два часа, если мы не опустим флага, по нам откроют огонь».

«Буг» уже развернулся, и теперь следовало набрать скорость. И точно, напрягаясь, катер отчаянно задымил. Шмидт вдруг вспомнил, что команда катера состоит из вольнонаемных. Уже вторая неделя пошла, как портовики забастовали, но со вчерашнего дня они днем и ночью делали все возможное, чтобы помочь матросам, — искали спрятанное в порту оружие и ударники, ремонтировали захваченные корабли, благодаря чему минный крейсер «Гридень» теперь стоял рядом с «Очаковым», снабжали корабли пресной водой и углем. И мысль, что эти люди, так самоотверженно бросившиеся помогать восставшим морякам, избрали его своим пожизненным депутатом, вызвала прилив нежности к севастопольцам.

Но вдруг серая хищная тень скользнула в круглое поле бинокля, и Шмидт увидел, что «Терец» перегораживает путь «Бугу».

— Сиротенко! — крикнул Шмидт, — Сиротенко, где ты?

10