Костёр 1977-11, страница 15

тью, но как назло ничего не приходило в голову.

«Неужели все так просто, — думал он, не решаясь открыть глаза. — Вот сейчас появится пенный след... взрыв... и меня больше нет... Нет!.. Как же так?» — Но, заставив себя взглянуть смерти в глаза, он увидел, что «Свирепый» уже свернул, направив свое смертельное жало между флагманом и крейсером «Память Меркурия». Как красив он был, как прекрасен, этот летящий сквозь фонтаны взрывов серебристый миноносец, и столько в этой безумной атаке было истинно русского, удалого, что Вересову захотелось немедленно быть там, среди этих безумных людей, идущих на верную смерть. Ах как красиво они шли!

Все, что случилось с ним после того, как снаряд с «Ростислава» снес палубные надстройки и, клюнув носом, «Свирепый» зарылся в воду, Вересов уже не помнил. Были какие-то ослепительные вспышки, ужасный грохот, какие-то нечеловеческие крики, и был его собственный вопль и одно-единственное желание— забиться в какой-то темный угол. Когда к нему вновь вернулась способность понимать, то он заметил, что стоит на коленях с наброшенной на голову шинелью. Пола шинели оказалась оторванной, как видно, он где-то зацепился. Он отметил все это, но шинели не снял. Так и пошел на верхнюю палубу.

Какая-то необычная, глухая тишина стояла над бухтой. И вроде бы крики слышались... мольба... Поминутно спотыкаясь, Вересов стал переходить на другой борт, удивляясь странному освещению неба над рейдом. Наконец он увидел горящий раскаленный крейсер «Очаков» и понял, в чем дело.

Так он дошел до бака, где стояли какие-то люди. И кто-то говорил там:

— А он мне мовит: «Послухайте, ваши братки гибнуть. Хреста на вас нема, што ли?» Ну я его и сграбастал. У нас-то, мовлю, хрест, дид, е, а шо вон у тих поганьцив, хто супротив власти пошли, у тих хрест е, чи нема? Супротив царя нашего православного поднялися, а ты их, дид, жалкуешь? Спасать их взявся, да? Хиба медали на грудь нацепил, так тибе уж все дозволено?! Так вмисто того, штоб повиниться, эта гнида мне харкнула в лицо — я и хвать его по башке...

— Как фамилия? — послышался голос Ставраки.

— Казимирчук, вашбродь!

— Хорошо, Казимирчук, ступай, я сообщу вашему командиру о твоем поступке.

— Рад стараться, вашбродь! — и попятившийся здоровенный детина чуть не сшиб с ног Вересова.

— Пусть закроют старика, — распорядился Ставраки.

«Какого еще старика», — подумал Вересов, приближаясь к тому месту, куда матросы тащили брезент. И сердце от предчувствия болезненно сжалось.

— Постойте, — сказал он матросам и нагнулся над телом. Так и есть — лежал на палубе нахимовский матрос дед Матвей и, не мигая, таращил в багряно-черное небо бесцветные стариковские глаза.

— За-зачем же так? — спросил Вересов, заикаясь. — Ведь он...

— Ах, мичман, бросьте! — сердито оборвал Вересова Ставраки. — Еще со времен древних римлян на войне есть только один закон: «Vae victis!»*

*Vae victis! — горе побежденным! (лат.).

в местах этих загорались лампочки. Очень скоро темная, неясная карта Советской страны преобразилась — вся она засветилась электрическими огнями.

Так на Восьмом Всероссийском съезде Советов был принят ленинский план электрификации страны, план ГОЭЛРО.

Постороннему могло показаться, что большевики, собравшиеся на съезде Советов, говорят о невозможных, сказочных утопиях. В обессиленной от войны, голодной полуграмотной стране они собираются строить электростанции.

И действительно, в зрительном зале сидели мечтатели. Эти мечтатели пришли в роскошный, но нетопленный театр

с фронтов гражданской войны. Полушубки их были прострелены пулями, от шинелей пахло порохом. Вместо хлеба в те дни им выдавали по горсти овса или по черпаку жидкой каши. Докладчика они слушали не дыша. Но не было на лицах у них наивной мечтательности. Они не просто верили, они были уверены, что своими руками построят все, о чем говорил докладчик, профессиональный революционер Кржижановский.

Кончился путь войны, начинался путь творческого труда.

Каждому делегату была выдана специальная книга с таблицами и цифрами. Цифры говорили, когда, сколько и для какой электростанции потре

буется рабочих рук, цемента, лопат, денег.

Наконец наступил день, когда мечта большевиков становилась обыкновенным планом работы на будущую счастливую жизнь.

Отсюда, из этого холодного полутемного зала на всю Россию прозвучали слова Владимира Ильича Ленина: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

Страна была разорена, люди голодали и мерзли, но каждый делегат думал ленинскими словами: «Наше коммунистическое хозяйственное строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии».

13