Костёр 1977-12, страница 15

Жизнь же Шмидта в поступках выглядела совсем иначе. И знакомство с ними вызывало одновременно и восхищение Ронжина и огорчало его, потому что он все больше убеждался, что судьба свела его с личностью незаурядной.

Незадолго до войны «Диана» шла рейсом из Риги в Одессу. Штормило. Выстояв двое суток на мостике, Шмидт наконец, когда немного утихло, спустился к себе в каюту, оставив на мостике вместо себя своего первого помощника. Ночью, когда судно приближалось к острову Мэн, на море пал туман. Понадеявшись на себя, помощник не стал будить капитана, и вскоре «Диана» со всего хода наскочила на подводные камни. Страшный грохот, толчки, треск, хлынувшая в трюмы забортная вода... — все это не могло не посеять паники. Положение казалось безвыходным, но вот на мостике появился капитан. Твердым голосом, спокойно, уверенно подавая команды, Шмидт прекратил панику, и вскоре команда уже делала все возможное, чтобы спасти судно. Двое суток длилась борьба людей за спасение «Дианы», но все было тщетно — положение застрявшего на камнях судна стало критическим. И тогда Шмидт приказал всем сесть в шлюпки, сам же он пожелал остаться на судне до конца. Это было древнее право капитана—разделить участь судна, но только самые мужественные люди пользовались им. Вскоре к нему присоединились еще четыре добровольца, которые вызвались помочь своему капитану связаться со спасательным судном. Шторм не утихал шестнадцать суток. На семнадцатые пришел пароход, которому удалось стащить «Диану» с кам-' ней. В Одессе Шмидт взял всю ответственность за аварию на себя, пытался выгородить помощника, но провинность помощника была слишком очевидна.

Не мог Ронжина не восхитить и случай, который последовал почти сразу же за первым. Дело было в Либаве, где «Иртыш» в ожидании распоряжений Главного морского штаба простоял около восьми месяцев. И вдруг приходит приказ в трехдневный срок принять восемь тысяч тонн угля и выйти в море на соединение с эскадрой Рожественского. Даже работая днем и ночью, принять этот уголь в столь короткий срок было невозможно, и вот, чтобы не иметь неприятностей, капитан решил взять столько угля, сколько это удастся за три дня. А чтобы не иметь нареканий, он приказал старшему офицеру заполнить междудонные отсеки забортной водой, придав тем самым «Иртышу» вид тяжелозагруженного судна. Но Шмидт отказался исполнить этот приказ, заявив командиру, что использовать таким образом транспорт, который был куплен за границей специально для перевозки угля и обошелся государству в два миллиона золотых рублей, преступление, в котором он принимать участие не будет. Протест старшего офицера возымел действие, срок погрузки был продлен, эскадра получила уголь.

Обо всем этом Ронжин узнал еще до своей встречи с отставным лейтенантом. Он подумал: «Смелый, принципиальный, умный, блестящий оратор...», и ему все хотелось, чтобы было это не так. Еще не встретившись со Шмидтом, он уже почувствовал острое беспокойство.

И причина этого беспокойства была только одна — на этот раз Ронжин не чувствовал своего превосходства.

Отправляясь в середине декабря вместе со следственной комиссией в Очаков, Ронжин мечтал о том, чтобы время, проведенное в каземате в ожидании смертного приговора, сломило дух Шмидта. Ему хотелось увидеть раскаявшегося человека, готового обратиться к государю с просьбой о помиловании. Ему хотелось, чтобы Шмидт цеплялся за любую возможность спасти свою жизнь.

Медицинская комиссия для освидетельствования здоровья Шмидта была вытребована из Одессы. Желая унизить Шмидта, генерал Колосов составил комиссию из окулиста, педиатра и терапевта. Ронжин знал, что такая комиссия незаконна, но он промолчал, потому что и ему самому захотелось, чтобы именно перед этой нелепой комиссией Шмидт стал бы демонстрировать свою «ненормальность». Ничто так не прибавляет уверенности прокурору, как униженный, потерявший достоинство противник.

С нетерпением Ронжин ждал этого момента. Он сел на диван в том каземате, где заседала следственная комиссия, и, закинув ногу на ногу, стал ждать, когда введут Шмидта. Вот его ввели, и Колосов объяснил, что сейчас он будет осмотрен по заявлению его сестры, которая предполагает, что ноябрьские события не прошли для Шмидта даром. И тут же в каземат вызвали врачей.

Один из них, по-видимому, знакомый Шмидта, пошел к лейтенанту с протянутой для рукопожатия рукой. «Вот он, момент истины», — подумал Ронжин, лицо которого Оставалось бесстрастным. Краем глаза он заметил, как подался вперед генерал Колосов, но тут же все свое внимание прокурор сосредоточив на Шмидте.

С холодной усмешкой Шмидт следил за врачом.

— Не старайтесь, доктор, — наконец проговорил он. — Вам руки я не подам.

Затем, повернувшись лицом к Колосову и все так же холодно, презрительно улыбаясь, Шмидт негромко, но отчетливо проговорил:

— Запишите, я даю дополнительные показания, господа... Если я ненормален, то ненормальны все сто тридцать миллионов населения России, поймите вы это наконец! И запомните, что если бы вы выпустили меня сегодня из каземата, то при тех же обстоятельствах я поступил бы точно так же.

— Да вы в своем ли уме, делать такие заявления?! — крикнул Колосов.

Не отвечая больше ни слова, Шмидт громко и, как показалось Ронжину, искренне рассмеял

13