Костёр 1983-05, страница 36

Костёр 1983-05, страница 36

лейших условиях и не позволяло уехать?

«Держали прежде всего ребята. Несмотря на бомбежки, спектакли шли, и зритель к нам шел, — писал в своих воспоминаниях Александр Александрович. — ...Ребята были лишены школы, лишены семьи. Дети понесли от войны ущерб больший, чем кто бы то ни было, — отцы... на фронте, матери заменили отцов на работе, и ребята были предоставлены сами себе. Для ленинградских ребят ТЮЗ был единственным местом, где они могли... отогреть свою растревоженную душу, и они всячески тянулись к театру. Бросать их было нельзя. Ведь 30 тысяч ребят-школьников оставались все же в Ленинграде...»

6 ноября вечером в соседние с ТЮЗом дома упали две бомбы замедленного действия. Моховую улицу закрыли и спектакли прекратились. Но тюзовские бригады продолжали поездки с концертами на фронт, который был уже совсем рядом.

«Я каждый день бывал в Смольном. ...К моей большой радости день за днем отодвигался наш вылет из Ленинграда. У меня уже родилась надежда, что нам удастся остаться в родном городе и продолжать работу».

Но решение об отъезде театра было принято. Пришлось подчиниться.

Чтобы обеспечить постановки в Березниках, куда эвакуировался ТЮЗ, надо было погрузить в самолет костюмы и бутафорию — груз тяжелый. В этом театру отказали. Тогда тюзовцы решили — в счет двадцати килограммов личного багажа, который было разрешено взять с собой каждому улетающему, брать по шесть килограммов театрального реквизита.

В Березниках не было своего театра. ТЮЗ ставил и играл спектакли и для детей, и для взрослых. Он заслужил полное признание и любоЬь. За два

I

I

с половиной сезона было показано не меньше полутора десятка пьес.

Но все равно артистов тянуло в родной город, к пережившим блокаду ленинградским детям. Наконец театр еще до окончания войны возвращается в Ленинград. И здесь произошел случай, о котором Брянцев часто вспоминал.

На одной из улиц его встретила совсем незнакомая женщина. Посмотрела на него:

— Ой! Александр Александрович?

— Да.

— ТЮЗ!

Она бросилась Брянцеву на шею и разрыдалась. На его недоуменное: «Что такое?», сказала сквозь слезы: «Я ваша старая зрительница... Вы не представляете, как радостно увидеть частицу ТЮЗа, который возвращается в Ленинград!..»

Вот что вспомнилось мне во время моего разговора с Ириной Леонидовной.

«Впрямую я сама с войной вроде бы и не столкнулась, — тихо сказала она. — Не воевала ведь — совсем маленькой была тогда. А недавно — девятого мая — смотрю хронику по телевидению, а в горле комок стоит...»

Ирина Соколова родилась в Ленинграде, но детство ее прошло в далеком Мурманске, куда она была эвакуирована вместе с бабушкой и мамой, актрисой драматического театра. В 42-ом году под Сталинградом погиб отец. Ире было тогда два года, но странная детская память умудрилась сохранить зыбкий, скорее осязаемый, чем видимый образ. До сих пор помнит она сон, в котором ей снился отец. Остался в памяти и детский сад, где к эвакуированным ленинградским ребятишкам относились «с какой-то особой теплотой и бережностью». Может быть именно потому и запомнилось разученное к празднику военных дней коротенькое стихотворение «Мы белые сне-жиночки»...

Я слушала Ирину Леонидовну и вспоминала, как школьницей еще сидела рядом с мамой в новом тюзовском зале на спектакле «Жила-была девочка». Ирина Соколова играла в нем Настю, маленькую жительницу блокадного Ленинграда. Была в ее игре какая-то поразительная достоверность, была бережность в отношении к деталям — будь то хлебные крошки на ладони, чуть греющая «буржуйка» или нежданная радость — кружка жидкого супа. Была неподдельная, пронзительная горечь и боль. Словно память о пережитом. Не пишет с фронта отец. Умирает от голода мама. Гибнут знакомые, близкие люди. И уже на самом краешке жизни, пытаясь перекричать свист падающего снаряда, одна, в пустой комнате Настя отчаянно читает новогодний стишок о белых снежинках, словно н&з-ло войне, назло самой смерти...

Впервые так остро отозвалась во мне тогда война — рядом вздрогнула и неожиданно заплакала, коснувшись меня рукой, моя обычно сдержанная мама.

И, думаю, совсем не случайно произошло это именно в ТЮЗе — в Театре особого назначения.

Н. МИХАЙЛОВА