Костёр 1984-02, страница 7
— Закрой рот — мышка забежит! Мальчишки справа от полога распутывают капроновую леску — двое держат ее на растопыренных пальцах, а третий вытягивает из рыбацкой «бороды» свободный кончик. И если вдруг леска соскочит у какого-либо непоседы с руки или затянется новым узлом, начинается веселая потасовка. Мебели в чуме нет — два-три фанерных сундучка не в счет, — вольготно ребятне на оленьих шкурах, лишь бы на рацию не завалились да старика Ноготысыя не разбудили. Сопят, кряхтят, пока вдруг не вспомнят снова про леску — уже вконец запутанную... Через неделю кончатся у них каникулы, притарахтит вертолет из Нарьян-Мара, отвезет в интернат. Вот этот, что помладше, Ананий, в прошлом году отмочил номер. Вертолет прилетел, вся ребятня поднялась по трапу, потом затеяли возню у иллюминаторов, и тут обнаружилось, что нет Анания. Кинулись к становищу, перевернули все вверх дном — нет парня. Две недели искали — на упряжках, на вездеходах, высматривали с вертолетов. А Ананий сбежал к морю и еще на полмесяца продлил себе каникулы — удил хариусов, ловил петлей молодых куропаток, а однажды после шторма набрал на берегу уйму марокканских апельсинов — очевидно, сорвало волной полсотни ящиков с палубы проходящего сухогруза. Ананий по-хозяйски сложил тропические дары огромной оранжевой горой — этот неожиданный ориентир и привлек внимание вертолетчиков. Доставили беглеца вместе с апельсинами в интернат — директор не знал, что делать: ругаться или радоваться... Так вот значит — сидим мы в чуме и ждем погоды. Вернее, жду я. С моей экипировкой под дождем- долго не походишь. Пастушья же одежда мне то узка, то коротка. Но, если говорить по чести, то гардероб ненца удивительно разнообразен и практичен. Когда тепло — можно надеть тонкую рубашку из няблюя мехом внутрь. Стало прохладнее — сверху добавля ется еще одна рубашка, но уже мехом наружу. Для зимы служит малица с капюшоном — шьют ее из оленьих шкур с густым теплым мехом. От сырости малицу спасает маличная рубаха — из сукна или брезента. Но это еще не все. Поверх малицы в трескучие морозы надевается совик — просторный балахон шерстью наружу. Этот совик при случае заменяет спальный мешок — можно завалиться прямо в сугроб и мирно смотреть разные сны, а снег и ветер пусть сами выясняют свои отношения. Единственный недостаток такой одежды — ломкость оленьего волоса. Утром, если солнышко, женщины начнут выколачивать постели из шкур — крошечные обломки оленьего ворса летают вокруг серебряным облачком. Два-три года — и шуба лысая. Впрочем, ломкость северного меха имеет и свои преимущества. Скажем, моя фирменная брезентово-джинсово-хлопча-то-синтетическая туристская одежда уже через неделю тундровой жизни так пропотела, загрязнилась, закоржевилась, что я сам себе стал противен. Мне даже чудилось, что чистоплотные оленегонные лайки стали поглядывать в мою сторону с неодобрением. Полез в соседнее озерцо помыться — выскочил как ошпаренный: на дне озера оказался примерзший лед. Все же кое-как сполоснулся, хотя после этого дня три ходил и глотал стрептомицин, чувствуя, как в горле растет шершавый ком ангины. Вспомнилось из книжки, как в начале века американец Роберт Пири во время похода в Арктику более всего мучился не от тяжести пути, не от лютого мороза и голода, а от... грязи. Север давит человека своими перегрузками. Нехватка кислорода, перепады температур. А отсюда — обильный пот и противная сальность кожи. Пири и его товарищи пробовали протираться спиртом, керосином из примусов, драили друг друга мхом как мочалками, скребли спины ножами, щепочками — все без толку. Ничто не могло, как им казалось, заменить ванну с мылом. Я жил в тундре больше месяца и удивлялся, что у ненецких пастухов, дежуривших в стаде и месяц, и полтора, кожа на теле чистая и здоровая. Без всякой ванны с мылом. Оказывается, дело в одежде. Вернее, в той самой ломкости меха северного оленя: вместе с кончиками шерстинок удаляются и прилипшие к ним жир и грязь. Только не ленись почаще выколачивать и просушивать свои меховые рубашки. Кстати, в поселке, когда пастухи возвращаются на отдых из тундры, они носят обычные хлопчато-джинсово-синтетиче-ские рубашки. И тут уж без бани не обойтись. Дымит каждую субботу. ...За стенкой нашего чума гуляет дождь. Ручной олененок Ягодка, у которого мать загрызли бродячие собаки, заглядывает под полог, пялится на огонь в железной бочке, потом задумчиво пробует пожевать ремешок моего фотоаппарата. Мы сидим на шкурах за низким столиком, макаем свежие лепешки в рыбий жир и слушаем, как брякает колокольчик на шее ездового оленя — кто-то из пастухов отправился на ночное дежурство. Стадо недалеко — ветер иногда приносит топот тысяч копыт и хриплое хорханье оленей-быков. Дождь для стада — короткая передышка от тундрового гнуса — комаров и слепней. Неделю назад, когда солнце крутилось на небе с утра до вечера, от этих кровососов не было житья. И я еще как на грех неловко пристроил в углу бутылку с ребепином — когда спохватились, вся жидкость уже вытекла. Даже невозмутимый Ноготысый, не склонный замечать чужие промахи, сказал в пространство: — Однако, комару теперь хорошо будет... Утром нас мучили мокрецы — мелкие такие горбатенькие комарики на коротких, но крепких ногах. Днем наваливалась мошка — от этих оставались на теле долго не заживающие раны, и даже поднималась температура. В определенный час прилетали мухи-жигалки — глазастенькие, суетливые, с повадками сплетниц. А еще была 5 |
