Костёр 1985-03, страница 37

Сидим и молчим. Лицо и руки у деда крепкие, загорелые. И весь он крепостью и основательностью не иначе как от кедрового корня. Молча я продолжала просить у деда коня. И он услышал. Встал и ушел в избу-склад. Там долго перекладывал что-то, ворчал, потом позвал меня.

— Седло нашел тебе, а подпруги чинить надо. Ехать-то далече.— Потом опять стал рыться в ка-ких-то ремешках.— Поразберут кому чего надо и не приносют ко времени. Хозяивов много развелось приказывать-указывать, а отвечать некому. Шибко умные все стали нонеч.

Я шла к речке. Жара набирала силу. Бледно-голубые горы таяли в прозрачной дымке и никак не могли растаять. Серо-золотой шлейф пыли перечертил зеленое ячменное поле — прошел грузовик. И снова тишина и солнце. Ноги мягко ступают по пыльной горячей земле.

Речка обмелела, обнажив полосы гальки у берегов. От сильного солнца светлая галька казалась белой и слепила глаза. Солнечные лучики бегали по поверхности речки и старались поджечь воду. Она вспыхивала, трепетала, загоралась слепящим светом и текла дальше.

Старый мосток заскрипел под ногами. Под ним лежала лиловая тень и таилась прохлада. И в этой прохладной тени виднелось чистое дно в круглых светлых камешках, а в прозрачной воде замер целый косяк маленьких рыб. Они лежали в воде почти неподвижно, изредка шевеля хвостами. Может, дремали, прячась от солнца.

Но вот один луч нашел щель в мостке, пролез в нее и упал в затененную воду, до самого дна. Дно тотчас вспыхнуло, по камням заскользили блики, а сонный косяк, разрезанный лучом пополам, распался, заметался. На миг тускло блеснул золотыми крапинами рыбий бок и вильнул зеленоватый хвост.

Но вскоре опять все успокоилось — полусонные рыбы нашли приют под другим концом мостка и замерли там. А лучу надоело буравить дно и он куда-то исчез.

В речку вошла бурая лошадь. Долго пила. Потом задумалась, оглядываясь. С губ падали тяжелые капли. Она явно хотела выкупаться, но вода была ей по колено. Тогда лошадь стала бить передним копытом по воде. Подняла целый фонтан солнечных брызг и стала вся мокрая и темная снизу. Затем легла на один бок, подняв голову. Полежала и перекатилась на другой. Приняв душ и ванну, вышла на берег, отряхнулась и побрела через длинный луг к лесу.

Когда дед Прокопий вь!вел коня, я замерла от восторга. Передо мной стояла мечта. Давняя-давняя, с детства. Именно этого серого в яблоках красавца с такой белой и длинной гривой я без конца рисовала и обвешивала рисунками стены. Мама сердилась: «Опять эти лошади!» «Странная девочка»,— говорили соседи. А я упорно рисовала портрет Серого.

И все последующие годы я смутно таила ту детскую мечту, уже почти как любимую сказку: