Костёр 1985-03, страница 41

взрезали ее. Алые, белые, лиловые, желтые цветы и соцветья струились вдоль конских боков. Тут я услышала шум падающей воды. «Ну вот оно!» — сказал Санька и спрыгнул прямо в синие цветы.

Я сразу же забыла о нем. Обо всем на свете можно было забыть... Осторожно ступаю по живой нежной сини. И ступить больше некуда — одни цветы. А за ними, в круглом каменном блюдце, гладко растеклось что-то яркое, сине-зеленое. Да это же и есть озеро!

Со скалы падала белая струя, вдребезги разбивалась о камни и, прикрываясь бледной дрожащей радугой, сбегала к озеру. А выше — темные скалы подпирали солнечное небо, со скал слепил в глаза снег. Кажется, я присела и приросла к камню. А может, ходила. Не помню. Что-то произошло — меня не стало, и я была всюду. Падала с водопадом сквозь радугу, скользила по

прозрачной ледяной воде озера, перебирала синие цветы с крупными тонкими лепестками, трогала плотный зернистый снег на скалах. Я сама была всем — озером, снегом, цветком... Исчезло и чувство времени — столетья ли пролетели, а может, вечность прошла...

Откуда-то появился Санька и, улыбаясь, сказал: «Я думал, вы уснули на камне. Ну как озеро?» Я не нашла слов, и Санька прочел ответ на моем лице. В горах мало говорят, но много умеют видеть. На обратном пути я спросила у Саньки: «А как называется твое озеро?» Он удивился — это ему в голову не приходило.

Когда мы подъезжали к их стоянке, озеро уже называлось Кок-Аях — Синяя Чаша по-алтайски. Довольный Санька смеялся и повторял: «Кок-Аях, Кок-Аях...»

За перевалом, на склоне горы меж редкого кедрача сиротливо дожидалось летнее стойбище — юрта, избушка, загоны. Конец пути...

...Осень пришла. Пора возвращаться. А красо-та-то какая кругом! А уезжать-то как не хочется!

Расползается осенний пожар по лесам, долинам, склонам гор. Все меняется на глазах. И река уже не та, и берега — не те. И небо по-иному синеет. А горы и совсем не узнать.

Мы с Серым последний раз едем к горам — прощаться.

Сразу за поселком нас встречает осень. На скошенном поле — копны золотой овсяной соломы. В синем-синем небе лениво кружит коршун. Желтые леса налиты солнцем и особой грустной тишиной. Они все светятся, и Серый проносит меня сквозь этот светлый праздник, сквозь солнечный свет и костры рябин. Березы сбрасывают на нас золотые мониста. Они запутались у Серого в гриве. Я украсила узду гроздью рябины и лиловыми цветами, и Серый стал нарядным, как сама осень.

Когда над деревьями показались верхушки трех скал, я предложила Серому: «Махнем?» И мы махнули. Часа через полтора мы были наверху у скал. Здесь был уже другой мир.

Голубые волнистые линии гор расходились к горизонту, бледнея, расплываясь и совсем тая вдали. Далеко внизу, сквозь смутную белесую пелену мягко желтели леса и долины.

Бесконечно долго можно, сидеть на древних камнях, смотреть на мир внизу и вокруг и слушать тишину. И снова, как тогда на озере, исчезло время. Я была — ниоткуда. Существовал только этот мир и вечность. На востоке, в солнечном дыму белела снегами двугорбая Белуха — Сю-мер-Улом — священная гора, так мне называли ее алтайцы. Это о ней складывали сказания и сказки. А древние легенды о таинственной стране Счастья тоже ведь связаны с этой горой. Люди Востока искали страну Шамбалу, люди Руси искали свое Беловодье. Упорно верили, что она есть — страна Счастья, что она где-то здесь, в царстве снежно-солнечных гор. Но где?.. Уж не Санькино ли тайное озеро-глаз охраняет вход в нее? Белая гора молчала...

А может, эта страна в нас самих? Может, просто надо подняться сюда — увидеть вершины земли, красоту земли, услышать голос вечности, и тогда почувствуешь себя счастливым. И счастье это останется с тобой, даже когда сойдешь вниз.

Горный Алтай, поселок Верхний Уймон