Костёр 1985-06, страница 8

просто передал подарок Сергея Константиновича, поэтому, когда тот спросил, где лучше бросить якорь, Санька ответил: «А хоть прямо здесь. Как раз над ямой плывем». И для большей убедительности добавил:

— Только ты смотри, не разболтай там на базе про это место.

Сам он стал на якорь метрах в ста ниже. Перевязывать поводки своих донок, менять их на новые из японской лески, не было времени. Донок у Саньки было две, как раз столько, чтобы не путались лески. Быстро и ловко насадив на крючки вертких навозных червей, Санька затих в лодке. Ловил он на кольцо — хитрую снасть, при которой поводки лежат на дне прямо у мешочков с привадой.

Солнце уже поднималось над рекой, светлело, понемногу теряя свой малиновый накал, и почти разогнало туман, который держался сейчас узкой молочной полоской лишь у самого берега; косые лучи высветили верхний зеленоватый слой воды со снующими в нем стайками рыбьей молоди. Мальки бросались на каждую проплывающую мимо веточку или побуревший обрывок водоросли, поднимали возле них возню, морща гладкую поверхность реки. А где-то там, в темной, почти черной десятиметровой холодной глубине бродили лещи, лениво шевеля плавниками, тыкались вытянутыми вперед тонкими губами в илистое дно. Санька знал, что привлеченные пахучей привадой из жмыха и сухарей, размываемой придонной струей, они вскоре подойдут к его крючкам с насадкой, он словно бы уже видел воочию, как крупный лещ, учуя шевелящийся клубочек «красненьких», останавливается, как бы раздумывая, что ему делать с этим клубочком, потом встает свечой, задрав кверху хвост, чтобы не мешало пузо, и начинает осторожно всасывать в себя с водой лакомого червяка...

— Ага, попался, голубчик!— громко и радостно крикнул тот мужчина, засуетился, хватаясь за подсак.

«Тоже мне, рыбуля...»— скосив глаз в сторону его лодки, презрительно усмехнулся Санька. Сам он никогда не шумел на рыбалке, да и подсачек был ему не нужен — подведенного к лодке леща он ловко выхватывал из воды, зацепив пальцами за глазные впадины. И тут же тренькнул колокольчик его донки.

«Есть!»— понял Санька, подсекая и ощутив пальцами ответный рывок лески.

Вначале лещ шел легко, но потом начал сопротивляться, уже у самой поверхности повел леску вбок, норовя уйти под днище лодки, однако Санька чутко следил за каждым его движением, не давал слабины, и лещ, блеснув серебром чешуи, завалился на бок, хватнул воздуха округленным ртом.

«С килограмм потянет»,— радостно подумал Санька, смывая рыбью слизь с подрагивающих от азарта пальцев. Едва он успел нацепить на крючок новых червей, как колокольчик второй донки тоже дал о себе знать. Этот лещ был куда крупнее, с ним Саньке пришлось повозиться подольше, и чешуя на нем отливала золотом. Он

не успокоился даже в садке, хлопал у борта лодки широким хвостом, вспенивал воду. Но самого большого леща Саньке не удалось вытянуть, тот все же забился под лодку, закрутил леску вокруг веревки кормового якоря, и сошел, оставив на крючке обрывок губы, похожий на состриженный ноготь. Был и еще один срыв, но тут лещ плохо засекся с самого начала, и сорвался, даже не испортив насадки.

Хороший клев держался часов до десяти, потом уже брало редко и стали донимать ерши. Санька выудил одного с ладошку. Словно пугая, ерш пучил глаза, топорщил спинной плавник и жаберные крышки-«щеки», и Санька, снимая его с крючка, больно наколол палец. В отместку за это Санька решил не отпускать ерша, бросил на дно лодки, чтобы потом скормить кошке.

Настырные ерши, как видно, разогнали там на дне неповоротливых лещей, или те сами сменили место кормежки, и Санька стал сматывать лески донок. К тому же подошла пора возвращаться на базу — с усатым он договаривался ловить до половины одиннадцатого, до товарняка, который скоро должен был прогудеть за леском на той стороне реки. А широколицый мужчина пока не собирался сниматься с якоря, помахал рукой, когда Санькина лодка проплыла мимо, крикнул: «Спасибо, отличное место!»

— А я что говорил?.. — сморщил Санька в хитрой улыбке облупившийся веснушчатый нос.

Грести теперь приходилось против течения, вдобавок сильно мешало солнце — жарило, ослепляло, Саньке пришлось замотать голову рубашкой, подставив ему залитые потом загорелые худенькие плечи.

Усатый, окруженный небольшой мужской компанией, встретил его уже на берегу. Санька неторопливо вылез из лодки, вытащил ее на песок. Хоть он и был доволен сегодняшней рыбалкой, но все-таки волновался: как-никак усатый начал ловить почти на час раньше. Садок с лещами он оставил в плоскодонке.

— Где же твоя рыба?— насмешливо спросил усатый, видя, что Санька подходит с пустыми руками.— Или не дотащишь?— Его улов лежал в тени на расстеленном брезенте: один крупный, килограмма на два, лещ, два поменьше, граммов по восемьсот, и пяток подлещиков — всего килограмм на пять. А у Саньки было на все семь, однако он сделал огорченное лицо, почесал взмокший под рубахой затылок.

— Ну что, салажонок, будешь еще со старшими спорить?— засмеялся усатый, показывая крупные прокуренные зубы.

Санька молча потупился, давая усатому насладиться этой минутой рыбацкого торжества, полез в карман штанов, будто бы для того, чтобы достать оттуда складешок. Но трудно было долго сдерживать радость, которая, просясь наружу, распирала грудь; к тому же усатый стоял с таким надменным видом, так гордо пушились его черные цыганские усы, что смотреть на него без смеха было просто невозможно, и Санька схватился за живот.

6