Костёр 1986-05, страница 8

— А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню...

— Что, что вы положили?

— Карточки. Хлебные карточки.

— Вы положили их в книгу?

— Да. Но их там нет. Я смотрела, трясла... Не знаю... Может быть, они в другой книге. Или... или потеряла... Я всегда кладу самое ценное в книги — письма, фотографии... Нет, я не пойду. — И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал ее за локоть.

— Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.

Женщина послушно протянула потертую коричневую сумку с металлической заиндевелой застежкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесемки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трехсуточный паек: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар...

— Теперь вам хватит до конца месяца,— возбужденно говорил он. — Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь, все будет хорошо. Пойдемте, я провожу вас.

Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чем не разговаривая и не спрашивая. Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжелыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее. Женщина остановилась и тихо сказала:

— Спасибо. Тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но... но я не могу. Простите. Вы хороший человек.

Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу ее легко побежали слезы.

— Ну что вы, не надо,— глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.

Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.

— Прошу вас, возьмите. На память — там есть и мой адрес. — И она протянула Павлу Андреевичу книгу.

Многое с тех пор произошло в жизни Павла Андреевича. Он был женат, овдовел, из конца в конец изъездил всю страну, встречая на своем пути много разных людей. Но в его памяти самой яркой строчкой так и остался тот зимний блокадный день, заснеженный Средний проспект, и одинокая женская фигурка с книгой на коленях.

Старик закончил свой рассказ и замолчал. Притихшие ребята тоже молчали. Потом Коля осторожно сказал:

— Так вот оно что: значит, у вас пропала та самая книга?

— Да,— вздохнул Павел Андреевич. — Теперь вы знаете, почему мне так тяжело потерять ее. В этом томике и в той женщине для меня вся ленинградская блокада сосредоточилась. А может, и вся война...

— А ту женщину вы что, больше никогда не видели?—спросил Саша.

— Нет,— ответил старик. — На другой день я уже был снова на фронте. Правда, мы переписывались, но очень недолго. Я получил от нее всего четыре письма. Потом она перестала отвечать. Когда после войны я вернулся в Ленинград, то сразу, с вокзала пошел туда, к ней... На месте дома были развалины. Вероятно, прямое попадание, пожар.*.. Люди сказали мне, что это была бомба. Думаю, она умерла.

Павел Андреевич встал, прошелся по комнате, потом опустился на диван между Сашей и Колей и обнял друзей за плечи.

— Э, да что же это я на гостей своих такую тоску навел. Хватит нам о грустном. Я ведь хотел вам библиотеку показать. — Старик подошел к стеллажам и ласково провел кончиками пальцев по книжным корешкам.— Книг, как видите, у меня довольно много. А собирать начал сразу после войны. Тогда, знаете, это много проще было. Вот и приключенческая библиотечка за эти годы приличная собралась. Незаметно как-то. Специально-то я их не покупал.

— Так значит, у вас не двадцатитомник? — спросил Коля. — Ну, тот, что недавно выходил?

— Нет, конечно! — радостно всплеснул руками Павел Андреевич. — Я последние лет десять и не покупаю ничего. Это, знаете ли, библиотечка другая, совсем другая! Я ее сам составлял. Да мы сейчас с вами посмотрим.

Старик подошел к одной из полок и принялся вынимать и складывать на журнальный столик книги. То, что предстало перед ребятами, поразило их. В особенности, конечно, Колю. Наряду с Жюлем Верном, Луи Буссенаром, Александром Грином, Стивенсоном, Беляевым на столе появлялись книги, авторов которых он не знал или слышал о них только краем уха. Здесь был и фантастический роман англичанки Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей», и роман-утопия князя Владимира Одоевского «4338 год», и фантастическая повесть ученого-романтика Константина Эдуардовича Циолковского, и «Путешествие к южному полюсу и вокруг света» знаменитого мореплавателя Джеймса Кука, и записки легендарного полярника Фритьофа Нансена... Книги были тяжелые, в толстых, твердых переплетах. Многие из них изданы до войны, а некоторые даже до революции. Бегло шуршали страницы, Павел Андреевич быстро говорил, а в комнате стоял неповторимый пыльный запах старых книг.

— И вы хотите взять и отдать такое богатство! — невольно вырвалось у Коли.

— Видишь ли, дружок, — отвечал старик. — Они ведь мне уже не нужны. Я в последние годы вообще мало читаю беллетристику. Теперь я все больше мемуары читаю, воспоминания. Едва ли наберется три десятка книг, с которыми я бы хотел умереть. Ну, это стариковское. Вот еще к древним грекам пристрастился. Знаете, что меня в них и поражает и одновременно восхищает? Сочетание глубокой мудрости с какой-то совершенно детской наивностью. Вот хотя бы Платон.

6