Костёр 1986-06-07, страница 21

— Я не знаю... Не знаю, что делают все,— глухо сказал Павел Андреевич.— Человек, прежде

всего, за свою собственную совесть отвечает. И потом, ты ошибаешься. Люди, которые тебя окружают,— это еще далеко не все. К счастью.

— Папочка, дорогой, давай оставим эту книжную демагогию. Дело простое, житейское. Уверяю, никто тебя не осудит, если ты напишешь это пустяковое заявление. Я позвоню вечерком.— Нина сняла очки, мило улыбнулась и, поцеловав отца в щеку, направилась к машине.

— Ее не смутишь,— грустно сказал Павел Андреевич, глядя вслед дочери.

Потом они все втроем сидели под зеленым торшером в комнате старика, и ребята наперебой рассказывали о том, как они давали свой удивительный концерт для шарманки, как познакомились с Марьей Алексеевной и как потом Коля обнаружил у нее старинный томик Лермонтова. Павел Андреевич напряженно слушал, а когда ребята закончили, встал и взволнованно заходил по комнате.

— Боже мой! Неужели это она! Значит, жива. Боже мой, невероятно!

— Хотите, мы прямо сейчас к ней все вместе пойдем?— спросил Коля.

— Нет, нет, так сразу. Я не могу. Сначала вы... Вы зайдите. Только не говорите ей ничего заранее про меня. Ведь надо же? Все эти годы мы были так близко!

Глава I7.

ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ

Дверь, как и в прошлый раз, им открыла Елизавета Васильевна.

— Нету ее, нету,— поспешно и, как показалось ребятам, сердито проговорила она.— Уехала.

— Как уехала! Куда?— с удивлением спросил Саша.

— К сестре уехала. В Новороссийск.

— Странно,— сказал Коля.— Она вроде и не собиралась совсем. Так неожиданно... И когда она приедет?

— Не знаю, ребятки, не знаю. Может, и совсем там останется.

— А мы... Нам она ничего не просила передать?

— Ну, как же, как же. Сейчас, погодите чуток.— Старушка засеменила вглубь коридора и вскоре вернулась, держа в руках книгу. Ребята сразу узнали томик Лермонтова.— Вот. Книжку велела вам отдать. Ну, ступайте с богом, ступайте. Некогда мне.

Ребята молча спустились по лестнице и так же молча прошли половину квартала. Ветер нагнал с залива на город тяжелые, набухшие тучи, и первые, черные капли упали на сухой асфальт.

Наконец Саша не выдержал и сказал:

— А вообще-то правильно. Давно нужно было это сделать. С ее-то здоровьем в нашем холодном климате жить! А там тепло, фрукты. Да и легче с сестрой-то. Веселее. Как думаешь, Колян?

— Все верно. Только уж больно неожиданно. Вдруг взяла и уехала. Сама ведь говорила, что ни за что не поедет.

— Ну, мало ли. Всякое бывает. Может, сестра позвонила или телеграмму прислала. Мол, срочно приезжай и — никаких!

— А почему же она нам ничего не сообщила? Мы ведь договаривались. Помнишь, она еще сказала: я буду вас очень ждать.

— Да, это странно,— подумав, сказал Саша, а потом вдруг остановился и хлопнул друга по плечу:— Ну и дураки же мы! Как, спрашивается, она могла нам сообщить, если мы ей ни адреса, ни телефона не давали?!

— А ведь и верно,— сказал Коля.— Сами виноваты.

Дождь усилился. Где-то далеко заурчали раскаты грома. Казалось, высоко в небе с грохотом катят гигантский бумажный рулон. Ребята зашли под навес остановки и присели на скамейку. На перекрестке, в ожидании зеленого сигнала нервно газовал автобус.

— Вот что, Ляпа, ты иди домой и жди меня во дворе,— сказал Коля.— А я еще раз к Елизавете сбегаю, надо у нее адрес Марьи Алексеевны взять.

— Давай вместе.

— Нет, не стоит. Я один, быстренько... Ты меня во дворе жди.

— Извините, Елизавета Васильевна,— сказал Коля, снова заходя в тусклый коридор.— Я хотел у вас адрес Марьи Алексеевны попросить. Вы ведь, наверное, знаете.

— Не знаю, не знаю я никакого адреса! Иди ты домой!— совсем уж сердито отвечала старушка.

Коля недоуменно пожал плечами, протянул руку к дверному замку, но так и не дотронувшись до него, твердо спросил:

— Мне кажется, Елизавета Васильевна, вы что-то от нас скрываете. Зачем?

Старушка помолчала, беззвучно шевеля губами, потом медленно, тяжело опустилась на сундук и вдруг всхлипнула, утерев лицо белым ситцевым платком, накинутым на плечи.

— Померла наша Алексеевна, сынок. Сегодня девятый день, как померла. Успокоилась, голубушка. А я все опомниться не могу, не могу поверить. Уж какая она веселая да радостная была в тот день, что вы последний разок приходили. Все карниз мне показывала да про книжку какую-то говорила. Насилу я ее уложила. А утром-то ей худо стало. Совсем худо. Я к телефону — скорую... Те приехали, говорят, срочно в больницу. Когда ее на носилках-то выносили, она меня за руку взяла и говорит, Тихо, да так явственно: я, говорит, Елизавета Васильевна, наверное, не вернусь. А ко мне должны мальчики придти. Так вы не говорите им ничего. Не надо

19