Костёр 1987-02, страница 43

— Кухня, ты почему нам так много хлеба принес?

— Сколько положено, столько и принес.

— Что это значит, Кухня? Мы что, не говорили тебе, что нам по кусочку хватит? Мы что, тебе мешочек для остального хлеба не давали?

— Капитан приказал все мешочки ликвидировать. Капитан сказал, что без хлеба сильного солдата не бывает, а ему нужны только сильные солдаты.

— Значит, капитану свой хлеб ребятишкам отдавать можно, а нам, выходит, нельзя...

Ложки скребли по дну котелка. И Колька вынимал из кармана штанов горбушку, прихваченную в школьной столовой. Он нюхал хлеб и жадно откусывал. Однажды железная дверца открылась, и двое бойцов вынесли носилки, покрытые плащ-палаткой. А как-то раз из дота выскочила санитарка, зачерпнула каской снег и скорей бросилась обратно. Снегом она стала растирать солдату ноги. Бой длился всю ночь. Солдат простоял у амбразуры, у пулемета. И не заметил, как обморозился. Санитарка терла и терла, она не хотела, не могла смириться с тем, что уже поздно. И неминуема ампутация. Вдруг раздался оглушительный грохот, трещина прошла через железобетонное тело дота. И Колька потрогал зеленый мох, росший по всей длине трещины. С ударом из-под лома иногда вылетали каменные осколочки. Иногда они врезались в лицо, жалили до крови. Но ведь это чушь, это мелочь! И Колька гладил бетонный бок — неровный, в бесчисленных выбоинах... И держался за прутья амбразуры.

Наконец, наступил день, когда Колька надел резиновые сапоги и взял с собой к доту, помимо лома, банки и совка, еще лопату и карманный фонарик. Ему оставалось выдолбить последние сантиметры. И он выдолбил их.

Колька очистил косяк от налипших кусков цемента, подцепил лезвием лопаты сбоку дверь, и она поддалась. И с жутким ржавым скрипом открылась. Он снял с головы вязаную шапочку, вытер ею лицо и спрятал в карман. Включил фонарик. Вошел.

В доте было пусто и сухо. На бетонной полке между 'двумя амбразурами стояла сплюснутая гильза-коптилка. Больше Колька не нашел ничего. Никакого оружия, никаких запчастей от оружия, никаких патронов. Он обшарил весь пол. Ни одной пули, ни одной гильзы. Все унесли. Только коптилку забыли на самом видном месте. Странно. Вообще в доте было на удивление чисто, без грязи. Даже вода в луже, заполнявшей дальний угол, была чистой. Колька осветил стены и потолок. Никаких надписей. Посмотрел в амбразуры на пустырь. Непонятно, кому это потребовалось бетонировать дверь.

Дома Колька почистил гильзу-коптилку, приспособил новый фитиль. А на следующий день сразу после школы поехал в хозяйственный магазин покупать бензин для зажигалок. Он объездил несколько магазинов, пока, наконец, не нашел этот вдруг исчезнувший из продажи бензин. Уже сгу

щались сумерки, когда он вылез из трамвая на остановке у своей школы. Не заходя домой, Колька побежал к доту, сорвал шапку, сунул ее в карман. Дверь в дот была настежь раскрыта. Колька вошел. Никого. Под ногами что-то звякнуло. Луч фонарика осветил осколки зеленого бутылочного стекла, окурки папирос и сигарет, обгоревшие спички. Два окурка были приклеены к потолку. Скомканная пачка «Marlboro» плавала в луже в углу. И пахло.

Колька собрал и выбросил весь мусор. Потом он заправил коптилку бензином, приладил фитиль, поставил ее на бетонную полку, на старое место. Зажег. Она загорелась ярко. Он стоял и смотрел на огонь. Поднял глаза. Выпуклости на стене давали длинные тени. Неожиданно он увидел буквы. Они были выдолблены в бетоне и в косом свете коптилки чернели. Колька разобрал слова: «За Родину! За Ленинград!»

Было уже совсем темно, когда он вышел из дота. Маленькая белая луна светила с холодного черного неба. Ночной мороз схватил осеннюю грязь, лед поблескивал. Колька вспомнил про шапку, достал ее из кармана и натянул на самые уши и лоб. И побежал. Но не к дому, нет. Он побежал к стройке, освещенной прожекторами. Там работали: кран поднимал бетонную плиту, сварщики чем-то сваривали на разных этажах; от большого деревянного корыта с раствором шел пар. Длинный парень-рабочий накладывал лопатой в тачку раствор.

— Дайте мне, пожалуйста, немного раствора.

— Бери,— парень сплюнул.

— А ведро свободное у вас найдется? Я верну...

60 шагов в правой руке, 40 — в левой. 60 —

в правой, 40—в левой. Колька тащил раствор к доту. Пятое это было ведро или уже десятое, он сказать не мог, сбился. Бегал туда-сюда, туда-сюда. 60 шагов — в правой, 40 — в левой. Вдруг он почувствовал, что кто-то вырывает у него ведро. Колька вцепился в дужку из последних сил и закричал: «Отдай!»

— Да очнись ты! Это же я. Я помочь хочу.— Колька узнал голос отца.

И они пошли рядом. К доту. В одной руке отец нес ведро, а в другой держал ледяную ладонь сына.

— Одиннадцатый час уже,— проговорил отец.— Мать вся издергалась: куда ты запропал. Сгонял бы домой, сказал, так, мол, и так — бетони-рую.

— Я не думал, что так долго получится,— пробубнил Колька.— Я сейчас сгоняю.

— Не надо. Мы с ней вместе вышли. Она тебя видела — как ты тащишь. Я ее домой отвел.

Отец положил руку Кольке на плечо:

— Проголодался, наверно? На.

И он достал толстый кусок черного хлеба.

Они еще несколько раз ходили на стройку за раствором. Когда все было закончено, обошли дот кругом. Сняли шапки.

Амбразуры светились. На бетонной полке, снаружи невидимой, горела гильза-коптилка. Нарочно оставленная Колькой.

39