Костёр 1987-12, страница 4

М. ДОЛОТЦЕВЛ

РАССКАЗ

Рисунки В. Лебедева

...Поезд дернулся раз, другой и встал. Последние километры он тащился еле-еле.

В предрассветной серой мгле так странно было видеть то спереди, то сбоку, как мелькали освещенные окна просыпающихся домов, тусклые огоньки приближающегося города.

Поезд шел из Москвы, где уже все привыкли к светомаскировке, к вою сирены, к бомбежкам; мальчишки и девчонки, чуть постарше Вики, вместе со взрослыми сбрасывали зажигалки, а маленькие — внизу, в бомбоубежищах — отчаянно им завидовали.

Викина мама —

Раньше Вика боялась засыпать в темноте. Мам, ты еще не спишь?—

врач, работала в поликлинике,

и с первых дней воины перешла на казарменное положение. Папа в июле умер, и теперь Вика оставалась почти одна в квартире — все соседи разъехались, а чужая бабушка Марья Григорьевна все норовила перебраться к племяннице.

Когда завывала сирена, Вика хватала приготовленный мамой чемоданчик и бежала в метро — оно было совсем рядом с их домом на Смоленской.

Уличный репродуктор оповещал отбой, и с чердака шумной гурьбой спускались мальчишки. Они-то были настоящими героями, о своих подвигах на крыше рассказывали девчонкам сдержанно, вскользь, будто сбрасывать и засыпать песком зажигалки — самое обычное дело.

К концу лета многие ребята уехали из Москвы, появилось и быстро прижилось новое в обиходе слово — эвакуация. Викин дом опустел. Садовая выглядела непривычно тихой, темной. Закрылся нарядный гастроном на Смоленской. Ходили слухи, что школы не откроют в сентябре. Вика сначала обрадовалась, а потом загрустила, в общем-то было очень одиноко, и встречи с оставшимися ребятами не предвидится. Мама приезжала утром, наскоро перекусывала, давала Вике «указания», как и что делать, и исчезала до следующего дня.

— спрашивала она сотый раз, и мама сонным голосом бормотала:

— Нет, нет, мне что-то не спится.

.Вика догадывалась, что мама хитрит, просто успокаивает ее, но ей все равно было легче и, уже погружаясь в теплую сонную одурь, канючила:

— Мам, ты не спишь?

И мама, уставшая за день в своей поликлинике, так же откуда-то из сна повторяла, как заклинание:

— Нет, нет, мне что-то...

Теперь все было иначе. Мама через день не ночевала дома, и Вика перебиралась на ночь в соседнюю комнату к чужой бабушке Марье Григорьевне. Бабушка засыпала с ходу, храпела громко, с залихватскими трелями, и необъятная железная кровать с никелированными шишечками весело поскрипывала под тяжестью большого рыхлого тела, но и Вике тут совсем не было страшно, наоборот, уютно и надежно. А перед этим они пили чай в кухне, бабушка читала ей письма от внуков с фронта. Вика еще бегала в метро, Марья Григорьевна отсиживалась в кухне, говорила:

— Ты ступай, ступай, я-то уж свое отжила. А потом, если и бабахнет, бог милостив, пронесет!

...16 октября Вика с мамой уехали из Москвы. Осень была ранней, холодной, с неба падал мокрый снег.

...После поезда, битком набитого эвакуированными, ночных стоянок в поле, крика детей, окаменевших лиц взрослых тихий по-утреннему городок — родной город мамы и папы — показался Вике из какой-то забытой сказки.

Дом, где жила тетя Катя, стоял на углу улиц Фрунзе и Октябрьской. Деревянный двухэтажный дом на высоком каменном фундаменте, серый, с желтыми широкими наличниками грубой резьбы, высоким светлым чердаком.