Костёр 1987-12, страница 5

Широкая деревянная лестница вела сразу на нем: скачет ли у него температура — неужели

второй этаж

в две комнатки, уютное жилье оди

нокой тети Кати.

...За стеной жили дед и бабка Антиповы. Бабка —

— шумная, ворчливая, а дед тихии-тихии, существовал под пятой у бабки. У них жила внучка Зинка, Викина подружка по школе, и внучка-си-рота от старшей умершей дочери Надька — длинная нескладная девчонка лет семнадцати — санитарка в госпитале. Зинкины родители — бабкин сын с женой — пропали в первый же день войны. Сын офицер — гордость стариков — жил с семьей под Брестом. За месяц до войны приехала Зинка погостить у бабушки с дедушкой, да так и осталась...

Толстая, неповоротливая, сонная на уроках и особенно молчаливая у доски, Зинка вне школы преображалась, как лягушка в царевну. Просыпались и сверкали живо и весело ее маленькие глазки, похожие на кофейные зернышки, и улыбка расцветала на толстых губах. И была эта улыбка живой и осмысленной, полной обаятельного лукавства.

Вика сама была выдумщицей и фантазеркой, и с Зинкой ей было и весело, и интересно.

Наскоро съев жиденький супчик из концентрата и жаренной на льняном масле картошки, она стучала в стенку условным стуком — тук-тук, тук-тук, это означало — уже готова, встретимся на углу.

Барабанная дробь настойчиво звала: приходи ко мне — займемся уроками. Три коротких удара:

никуда не выйду, ко мне не приходи, я занята.

Сегодня было: тук-тук, тук-тук!

Вика мчалась вниз по лестнице, а где-то рядом, через стенку, громыхала Зинка. Через минуту на углу Октябрьской и Фрунзе они сталкивались нос к носу.

Не сговариваясь шли по узким улочкам вниз, к озеру, к монастырю. Старые осевшие домишки, невысокие заборы и скамейки у ворот. В палисадниках догорают золотые шары, зелень под окнами пожухла — по ночам теперь бывают заморозки, и утром по дороге в школу трава кажется белесой от изморози.

Дворы стали многолюдными, шумными —

родке много эвакуированных: у кого родня, как у Вики, или чужие, вселенные по уплотнению.

Тихая довоенная жизнь городка ушла в небытие. - -

Надька — человек очень интересный и любимый всеми в доме. Высокая, худая, как щепка, с крупными рыжими глазами на румяном лице. Голова в мелких кудрях — первый в жизни перманент.

Надька вечно в суете — любое дело в руках горит, она главная бабкина помощница и кормилица семьи. Детвора и даже окрестные бабки-злыдни обожают Надьку за доброту, которой она так и светится, за веселый нрав: пройдет мимо — скажет что-нибудь ласковое или насмешит до слез, это у нее здорово получается! И вечно она кого-нибудь опекает. Появился у нее в палате тяжелораненый — в доме только и разговору, что о

заражение крови? Появился ли аппетит? Если не ест, а только пьет: верный признак — конец. А совсем молоденький мальчик, хорошенький такой...

Надька варит ему домашний кисель из сухих ягод, и бабка поминает болящего воина в своих молитвах. Если опекаемые выживали и переходили в ранг выздоравливающих, они немедленно превращались в Надькиных кавалеров и ходили теперь за ней, как привязанные. Провожали домой, балагурили с дедом, бабку называли по имени-отчеству Авдотьей Филатовной, а Зинке дарили солдатские колечки из боевого металла.

Все портила сама Надька. Дело в том, что она вела дневник. В дневнике — толстой тетради в дерматиновом переплете — она подробно рассказывала госпитальные случаи, биографии и рисовала портреты врачей и сестер. В эту же тетрадь переписывались и стихи, особенно ей полюбившиеся или ей посвященные.

Дневник Надька не прятала — он валялся где попало, и каждый мало-мальски любопытный человек мог им наслаждаться сколько угодно. Бабка была неграмотной, а дед, 'может, и почитывал, да помалкивал и мнения своего вслух не высказывал. Главными читателями были Вика с Зинкой.

Сама Надька обожала читать дневник кавалерам. Она их прямо зачитывала своим дневником. Через стенку хорошо было слышно Надькино художественное чтение. Если плотно прижаться к стенке ухом, услышишь каждое слово:

Он подошел ко мне близко и взял меня за хрупкие плечи. «Надя! — сказал он и слезы заблестели в его красивых серо-голубых в черную точечку глазах.— Я совсем одинок, ты одна у меня, скоро я уеду на фронт. Пуля уже ждет меня. Надя, поцелуй же меня на прощание».— «Нет, я не даю поцелуя без любви»,— сказала я...»

Кроме чтения, бедный кавалер не получал у Надьки ничего, даже морковного чая, и самое обидное было, что после всего он исчезал навеки.

Несколько дней Надька ходила грустная и на бабкины расспросы отвечала коротко и вяло, плела что-то непонятное, в общем, как говорила Зинка, напускала туману, а потом опять веселела — появлялся следующий опекаемый. Проходил в го- по двору, влюбленно глядя на Надьку, чтобы потом

опять исчезнуть, как испариться.

В доме удивлялись — девчонка-то ведь настоящее золото: и веселая, и работящая, и душа... А вот поди ж ты! Невзрачненькая Лиза из 3-й квартиры — капитана подцепила!

И только Вика с Зинкой знали, почему не держатся у Надьки кавалеры — дневника ее вынести не могут, от ревности изводятся, а может, сразу догадываются, что и они не получат от Надьки поцелуя без любви.

Школа была маленькая, двухэтажная, с облупленными желтыми стенами. Над низеньким крылечком вывеска: «Неполная средняя школа № 3».

Внутри школа как школа: коридор.— с одной стороны окна, с другой — классы. Классы неожиданно просторные, хотя и темноваты — велики.

окна не-