Костёр 1988-04, страница 8

звезды нашей Галактики горят над нами. Это наш звездный дом.

Вон сколько у нас домов-то, оказывается! Тот, где папа и мама,— один. А второй — Земля. А

третий — солнышко с планетами: солнечная система. Солнце — дает жизнь. Земля — жизнь питает, мама с папой—любят нас. А четвертый дом — Галактика. Но таких галактик великое множество — как звезд! Вот и смотрят на них астрономы, тайны выведывают, разгадывают. Галактики тоже не вразброс, не сами по себе — они пятый наш дом: Вселенная.

Прочитали вы и подумали: ну, хорошо, на звезды, конечно, надо ночью смотреть, а что же днем-то увидишь?

Днем крымские астрономы смотрят на Солнце. Такие телескопы тоже есть. Дали и мне разочек глянуть.

Смотрю — вон оно, солнышко, хоть рукой потрогай! А уж неспокойное-то! Вихрь кольца вьет, а вокруг диска фонтанчики. Будто каша до того раскипелась, что всплескивает.

На другой день я опять попросил на Солнце поглядеть. Времени было побольше. Смотрю и не могу наглядеться. Про кашу позабыл.

Вихрь — только замерший! И всплески, они по-ученому называются протуберанцами, тоже не шелохнутся. Да это ведь — яблони! И яблочки уже поспели! Вот уж наливные-то, вот уж золотые. Одним словом — чудо небесное.

ТАРХАНКУТ

За зиму Тарханкут отвыкает от людей. Все здесь дико, сурово и прекрасно.

Стены бухты отвесные, гладкие. Небо начинается сразу за травянистыми степными кочками. Тут рассеянным быть нельзя, небо вот оно, а сине-зеленая бездна моря так далеко внизу, что голова кружится. Бухта для Одиссея.

Слева от бухты нагромождение черных скал и камней. Словно чудище какое-то в ярости разворотило каменное нутро земли. Ветер над морем гудит, волны ходят, покачивая белыми гривами. Расшибаются о скалы с присказкой: «А-аах!» Словно артельщики «бабу» забивают.

Стоишь на твердой земле, а под ногами — эхо. Море промыло потаенные гроты. Корабль можно спрятать под землей. Одиссеев, конечно.

Спустился ближе к морю. И вдруг попал в заповедник тишины. За каменными утесами каменная чаша. Налита морем. Таким светлым, словно снизу лампа горит. Ни волн, ни струй — умиротворение.

И вся эта чаша от поверхности до самого дна наполнена медузами. Крошечными — с пятачок и чуть побольше — с ладошку. Вода где-то внизу соединяется с морем и чуть-чуть покачивается, как люлька. Море малышей своих баюкает.

Замираю, чтоб услышать слова колыбельной, но сердце стучит, стучит. И я не слышу ни рева волн за крепкими утесами, ни тихой колыбельной.

Вода покачивается, медузы, как лампочки, вдруг начинают наливаться светом, ярче, ярче, и меркнут.

Над нами чайка. Летит на ветер грудью, прошибает его и кричит. То ли от напряжения, то ли от восторга. Я слышу в ее крике явственное человеческое слово: «Тархан-кууут!».

ш

ЛОВ КЕФАЛИ

Ковыли и те не шелохнутся. Ни облачка, ни дуновения. Пахнет горячей полынью.

Степь. Небо. Море. И еще вечность. Народы приходили сюда и уходили, но оставались степь, небо, море.

Жарко. Море чуть пришлепывает волной о берег. И сверху, с кручи, оно похоже на спящего. Спит, а ресницы вздрагивают — сон снится.

На берегу сбитый из досок сарай. В море, метрах в ста, две вышки. На вышках — что-то похожее на шалаш сторожа с бахчи.

И сторож тоже есть.

А что он сторожит? Синие волны? Отраженные морем звезды?

И волны, и звезды, и еще кефаль.

Кефаль рыба умная. Впереди косяка идут самые опытные и глазастые лобаны. Чуть что, развернутся — и в море. Потому и на вышках рыбаки сидят самые терпеливые, самые зоркие. Они-то и закрывают кошель невода, который до поры до времени опущен ко дну.

Лов этот придумал, может, сам хитроумный Одиссей.

Вышки стоят на путях кефали. Она веками не меняет свои дороги из глубин моря в лиманы и заливы, где много корма.

Кефаль рыба красивая. Чешуя на ней горит голубым серебром.

В сарае дремлют рыбаки. Лодка у них наготове, и сами они хоть и посапывают, но слышат всякий звук.

Они ждут призывного:

— Иса-а-а!

Так закричит с вышки сторож, захлопывая кошель невода.

Никто уже не знает, почему надо кричать «Иса» и что означает это слово. Но так кричали деды и деды дедов. Значит, так надо. Деды знали, что делали. ^ШШ

— Иса-а! — раздается с вышки.

И сразу ветер. Может, оттого, что так быстры рыбаки, весла посвистывают, уключины поскрипывают, и вот уже хлопнуло, взрыднуло море, отдавая дань людям.

Сверкнул голубым, светлым, как жар, полный рыбы притон невода.

Ловись, рыбка, большая да маленькая! Ловись, но плодись, чтоб и деткам хватило, и внукам, чтоб не было тебе переводу, серебряная красавица кефаль — рыбачья радость. Пусть и впредь летит над жаркой степью призывный, радостный, никому уже не понятный крик:

— Иса-а-а!

ЗИМНЕЕ МОРЕ

Серое небо, серебряно-серый тополь и море. Море серым не умеет быть. Оно тоже все притума-

8