Костёр 1988-07, страница 42

Как будто кто-то проверял, исправен ли микрофон. Потом стало тихо. А потом, после недолгой тишины, я услышал шипение иглы на граммофонной пластинке. Еще секунда — и раздался очень-очень громкий плач. .

Я вскочил с ковра и выглянул в окно. Прямо против окна, на столбе, висел серебристый, похожий на колокол, громкоговоритель.

— Что это? — ничего не понимая, спросил я Джуманаза-ра, который уже давно проснулся и стоял во дворе.

Он обернулся ко мне, а я показал ему на громкоговоритель, откуда раздавался плач, который я уже не раз слышал.

— Это музыка, — сказал Джуманазар.— Это мой сосед, усто, то есть мастер. Это он включил радио в кишлаке. Сегодня день памяти. Сегодня весь Саргазон вспомнит, что случилось в марте.

Мы вышли со двора. И первое, что я увидел, это вереницу грузовиков, автобусов и фургонов, замерших на дороге. Конца им не было. Моторы машин молчали. Кабины были пусты. Потом я увидел другую вереницу. Это шли люди, ручейками собираясь со дворов и улочек Саргазона в большую многоцветную реку. Река двигалась к кладбищу.

Я увидел старого бобо и еще одного старика, у которого после катастрофы семья стала меньше на четырнадцать человек. Старик стал сиротой. И если бы не люди, он сошел бы с ума. Сыновья соседей приходили к нему помочь по дому. Внуки соседей спрашивали у него совета и ухаживали за ним.

За стариками шли пионеры. Они шли, как на торжественный сбор. Рано утром, пока солнце еще взбиралось к зениту, были срезаны лучшие цветы во дворах. Я видел эти цветы, прижатые к галстукам и октябрятским звездочкам. Это были цветы для тех, кого унесла вода.

За школьниками шли мужчины. Головы их были склонены, как будто эти сильные люди считали себя виноватыми в том, что случилось в Саргазоне. Я увидел среди них учеников Хафарова. Они приходили в школу. И теперь я их сразу узнал. Еще три года назад учитель рассказывал им легенды и водил в горы. Вместе с ним они искали там следы прошлого, потому что учитель думал, что в начале холмов когда-то был древний город. Свои находки они приносили в школу. Когда находок стало много, образовался музей. А потом школа окончилась, но они по-прежнему бывали здесь

чуть ли не каждый день, пока не ушли в армию. О службе напоминают теперь орден на груди у одного и медаль на груди другого ученика Хафарова. Значит, они показали себя героями.

Когда у кладбища собрался весь Саргазон, а у могил стало так тесно, что не видно было травы под ногами, невидимый усто выключил радио. И теперь я ясно слышал, как плакали люди у свежих могил. А когда я увидел, как плакала девочка, наклонившись над холмиком учителя, и как ее слезы капали прямо на цветы, которые она принесла с собой, к моему горлу подкатил такой комок, что я чуть не задохнулся.

— Это Гумиан,— сказал мне тихо Джуманазар.

И я вспомнил капельки слез в тетрадке, которую мне читал Расул. И вспомнил школьные сочинения: «Люди любили говорить, что являются его учениками. Даже те, кто у него не учился, любили это говорить».

На другое утро красный междугородный автобус увозил меня отсюда. Он шел медленно. Машины, прибывшие на стройку, торопились разгрузиться. Краны раскладывали грузы у фундаментов будущих домов. Новый кишлак поднимался из руин быстрее, чем вырастает хлопок.

Из окна автобуса я в последний раз увидел Джуманазара. Он стоял у края котлована, вырытого экскаватором для новой школы. Джуманазар приходил сюда каждое утро. Он хотел, чтобы рядом со школой обязательно построили бассейн. Чтобы все дети в Саргазоне умели хорошо плавать и не боялись воды. Он хотел, чтобы в новой школе был музей старой школы. Чтобы он был похож на класс, в котором учились ученики Хафарова. И даже стол учителя был тот же самый, за которым сидел Хафаров. А на столе лежал его портфель. И один раз в году, 16 марта, в этом классе и в этом музее собирались на уроки дети.

Фото автора