Костёр 1988-09, страница 7

вторым и третьим, бесплатному кино и еще многому другому; что их не могли назвать безотцовщиной, как нередко, жалеючи, называли нас.

Часто между нами возникали драки.

Побеждали обычно мы. Нас было не больше домашников, но мы были дружнее. Даже самые слабые и робкие из нас и те никогда не уклонялись от потасовок, стояли до конца. Мы были коллективом.

Никогда не дрался один Левка. Он был сыном старшего воспитателя, ходил каждую неделю в чем-нибудь новом, всегда в белоснежных рубашках, повязанных у горла черным бантом, и до блеска начищенных ботинках. Учителя называли его Левочкой. Он был наш и вроде не наш. Наш — потому что учился вместе с нами, а не наш по той причине, что жил дома, у него были отец и мать, бабушка и дедушка и многочисленные тети. Эти тети, тощие и плоские, приходили за ним после занятий и уводили в музыкальную школу. Там Левочка учился играть на пианино.

Поначалу мы относились к Левочке равнодушно, но позже, узнав о пианино, стали над ним смеяться. Нам казалось, что музыкой могут заниматься лишь девчонки.

— Левочка-девчоночка,— издевались мы,— покажи пальчики...

Он никогда не жаловался учителям или отцу, а нам очень хотелось этого, только его безропотное молчание сдерживало нас от более решительных поступков. Чего мы только не выдумывали, надеясь вывести его из себя, принудить к жалобе, но он терпел и молчал.

В актовом зале стояло пианино. Выбрав время, когда учителя ушли на педсовет, мы отомкнули гвоздем замок крышки и принялись в несколько рук бить по клавишам.

— А ты хоть так умеешь, Левочка-девчоночка?..

Он поднял на нас затравленные глаза и молча

подошел к инструменту. Мы расступились, а Левочка, совсем маленький мальчик, встал у черной громады, поднял руки и опустил их на клавиши...

Последний звук давно уже уснул внутри черного ящика, Левочка ушел в класс, а музыка все звучала и звучала.

— Я видела маму,— тихо сказала Галя Павлова.

Никто ей не ответил, мы стояли молча, наедине

с собой, пытаясь понять, что в нас произошло. Мы не знали, что именно, но знали, что это сделала музыка, а музыку — наш Левка.

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ОТЕЦ

Младшеклашками мы часто забирались в какой-нибудь темный угол и спорили чуть не до кулаков, кто из наших отцов был главнее.

— Мой,— говорйл Толик Шелков.— Он был летчик.

— Без механика никакому летчику не взлететь,— не соглашался Борька Фризин.

Тут встревал я и пытался доказать, что главнее всех — врач. Но все мои доказательства разбивались о мальчишескую логику.

— Без летчика врачу не добраться до дальнего больного,— говорил Толик.

5