Костёр 1988-09, страница 9
же ные. ТУМАНЫ ВСЕГДА РАЗНЫЕ Заканчивая шестой класс, я как-то заметил в коридоре девочку. Маленькая, курносая, с большими продолговатыми глазами под прозрачными кругляшками очков, она шла осторожно вдоль стены, и ее худенькие плечи были в известке. «Новенькая»,— понял я и почему-то сказал: — Дай-ка я тебя отряхну. Она ничего не ответила, но остановилась. Я стряхнул с ее коричневого форменного платьица известку и ушел. А на утро следующего дня уже знал, что она учится в третьем классе и что зовут ее Мариной. После обеда я встретил ее в саду. Она стояла возле почерневшей яблони, а заметив меня, сказала: — Она умерла. — Кто? — не понял я. — Яблоня... Я взял ее за руку и отвел в ту часть сада, где не было умерших яблонь. — .Смотри, эти яблони живые. — Я знаю,— сказала она.— Но та яблоня умерла. Потом мы встречались почти каждый день. Я приходил за ней обычно после обеда, и мы шли в сад, где Маринка рассказывала мне о туманах. — Туманы,— утверждала она,— всегда разные. Утром они молочные, в розовой пенке, днем — синие и прозрачные, как стекло вечером, а поз- - клубистые и зеленые... Туманы всегда раз- А почему? — спрашивал я. — Не знаю. Папа говорил, но я тогда была маленькая и поэтому забыла. Папа мне про многое говорил... И когда она вспоминала своего отца, глаза ее делались еще больше, и в них я видел сине-прозрачный, как стекло вечером, туман. И, погружаясь в него, я брал в свои руки маленькие ручки Маринки и, пытаясь ее успокоить, говорил: — Ты не думай, Маринка, твой папа еще вернется. — Нет,— отвечала она.— Тетя Клава сказала, что он умер. Я видел эту женщину. Высокая, в синей форме с одной звездочкой на погонах, она приходила за Маринкой по субботам и, встретив ее возле раздевалки, требовала дневник. Раскрыв его, близоруко всматривалась и громко, на первый весь этаж, ухала: — Опять тройки! — а когда подходила воспитательница, жаловалась: — Ведь такая способная девочка, в отца вся, а подумайте — тройки! — Да-да,— устало кивала воспитательница. Может, это на нее Камчатка повлияла? — переходила на доверительное уханье тетка.— Там, знаете, туманы, говорят, вредные. Они и сейчас ей голову туманят. Отца почти не помнит, а про туманы такое рассказывает, такое... — Да-да,— кивала воспитательница,— да-да. Тетка тяжко вздыхала и уводила Маринку. А в понедельник я встречал ее возле ворот на территории интерната. — Ну как, тетка воспитывала? — Что ты,— отвечала Маринка,— тетя Клава добрая. - Ну-у, недоверчиво тянул я. Правда-правда,— защищала тетку Мари на.— Ты не смотри, что она в форме. Ее только хулиганы боятся... ...До конца учебного года оставалась одна ночь. Я уже засыпал, когда дверь в нашу спальню приоткрылась и меня позвала Маринка. Я вышел. Она стояла возле окна, и зеленоватые отблески от горящих на улице фонарей высвечивали фиолетовый штемпель на ее ночной рубашке. — Ты чего, Маринка? — Я вспомнила,— сказала она, шагнув ко мне от окна.— Папа говорил, что туманы — это люди, которых забыли. — Ты иди спать, сказал я, зевая.— Завтра поговорим. Маринка вздохнула и молча ушла, шурша длинной рубашкой по полу. А на другой день я ее не увидел. Не увидел и осенью, после летних каникул. И только много позже, зимой, узнал, что тетка-милиционер увезла ее на Камчатку. Но я и сейчас хорошо помню маленькую девочку в ночной рубашке с фиолетовым штемпелем на плече, шагнувшую ко мне от окна, и ее слова, что туманы — это люди, которых забыли. Помню ее сине-прозрачные, как стекло вечером, глаза. И помню, что туманы всегда разные, как, наверное, и люди. |
