Костёр 1990-09, страница 11

простор, вместо наказания и ограничения! Но, что самое удивительное, чем больше возникало этой свободы, тем меньше хотелось ею пользоваться. Вернее, не хотелось пользоваться такой ценой — ценой маминого почти исчезновения. Это была свобода пустыни: хочешь, иди направо, хочешь, налево — везде песок и небо над головой. Это была свобода болезни: нет ни школы, ни обязанностей, а сколько угодно телевизора, книг, болтовни по телефону и... головной боли. Это была свобода выскочившего из западни че-

ф

ловека, но оставившего в ней друга. От такой свободы хотелось в конце концов взвыть и напялить на горло ошейник собственными руками! Но ошейник, даже добровольный, как метод воспитания был непопулярен в их семье. Оставалось одно: побыстрее вытаскивать маму из ее лилипутского молчания, делить свободу и пространство пополам, и уж как-то постараться в буду-

о

щем разворачиваться только на своей половине...

Однако не все зависело от Нади. От нее зависели школьные отметки, громкость телевизора после полуночи, время возвращения с дискотек и прогулок, помощь по хозяйству и периодическое

заселение квартиры бездомными кошками и собаками. Даже скорость избавления от слов-паразитов «это самое» и «небось»... Но от нее не зависело отсутствие или присутствие в их квартире человека по фамилии Шошин, маминого друга еще по детдомовским временам. Но для старого друга Шошин был слишком замкнут и пуглив: он едва кивал соседям, если те оказывались поблизости, и, входя в комнату, сразу же плотно прикрывал за собой дверь. Он так же плотно усаживался на диван и начальственно долго молчал. Но если б он просто молчал! Во время молчания он успевал своим тяжелым усталым взглядом приструнить маленький розовый пуф возле трюмо, измерить высоту комнаты, прострочив взглядом с пола до потолка и обратно, словно от высоты их жилья зависело его личное благосостояние. Самым противным было другое. На стене висела картина — море, взъерошенные облака с приметами близкой грозы и безрассудный баркасик, прущий в баклажаново-синий горизонт. Шошин хищно вглядывался в эту картину,

а потом... Это не было ошибкой, это было всегда, в какой бы части комнаты Надя ни находилась!

«