Костёр 1990-09, страница 22

— Завтра утром.

Он положил руку на плечо Марку и задержал ее там.

Марк с минуту лежал, весь напрягшись, ощущая на плече эту грубую, но добрую руку, потом испустил долгий, неровный вздох и расслабился. Он даже попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

— Прошу простить меня. Я, кажется, очень устал.

— Охотно верю,— согласился хирург.-— Тебе здорово досталось. Да, да, мне объяснять не надо.

Он посидел еще немного, разговаривая о предметах, далеких от того, что предстояло Марку

УТРОМ. ' , , , _? •

— Мы с твоим дядюшкой были недурными охотниками, а теперь мы с ним закостенели в суставах и в привычках. Иногда, думаю, уложу-ка я вещи да отправлюсь попутешествовать, пока не приржавел к месту окончательно. Но для путешествий у меня не та профессия. Имея ремесло хирурга, так просто не побродишь по свету. Вот глазной врач — дело другое, это подходящее ремесло для того, кто любит бродяжничать. Тут, на севере, многие страдают болотной слепотой, и звание глазного врача проведет человека там, где не пройти легиону.

И Галарий пустился в описание похождений одного своего знакомого, который несколько лет назад переплыл Западный океан и занимался своим ремеслом в дебрях Гибернии. Марк не слишком внимательно вслушивался, не подозревая, что придет время и эта история сыграет еще очень важную роль.

Наконец Галарий встал и потянулся так, что хрустнули мышцы могучей спины.

— Теперь я иду к Аквиле поболтать перед сном про охоту. А ты лежи спокойно, постарайся как следует выспаться, я появлюсь рано утром.

И, коротко кивнув, он вышел на галерею.

С ним вместе, казалось, испарилось и все старательное удерживаемое мужество Марка, он с ужасом осознал, что весь дрожит — дрожит от запаха боли, как лошадь — от запаха пожара. Он лежал, заслонив глаза рукой, и бичевал себя презрением, но это не помогало. В животе к него словно лежал кусок льда, и он чувствовал себя очень одиноко.

Внезапно по полу кто-то пробежал, и в плечо ему ткнулся влажный нос. Марк открыл глаза и увидел перед собой улыбающуюся морду Волчка.

*— Спасибо тебе,— сказал он, отодвинувшись немного в сторону, и обхватил огромную голову, в то время как Волчок поставил передние лапы на постель и любовно задышал ему в лицо.

В это время откуда-то со двора послышалась какая-то возня. Блеющий голос старого Стефа-носа громко протестовал, затем раздался высокий, звонкий, настойчивый девичий голос:

— Пропусти меня! Не пропустишь — я тебя укушу!

Возня и шум возобновились, и раздавшийся через мгновение вопль боли ясно показал, что угроза приведена в исполнение. Под колоннадой

послышался топот легких ног, и в комнату влетела Коттия — пылающая, воинственная фигурка в ореоле закатного света.

Марк приподнялся на локте.

— Ах ты, маленькая фурия, что ты сделала со Стефаносом?

— Укусила его за руку,— тем же звонким, твердым, голосом отчеканила Коттия.— Он меня не пускал.

Марк вдруг почувствовал, что у него сейчас нет сил иметь дело со справедливо негодующим Стефаносом.

Девочка подошла ближе, встала рядом с Волчком и устремила полный упрека взгляд на Марка.

— Почему ты мне ничего не сказал?

— О чем? — Он прекрасно знал, что она имеет в виду.

— О целителе с ножом. Я видела через окно кладовой, как он подъезжал на упряжке мулов, и Нисса мне сказала, зачем он приехал.

— У Ниссы слишком длинный язык,— заметил Марк.

— Ты не должен был скрывать от меня! — возмутилась она.— Я имею право знать! — Что он будет с тобой делать?

Марк заколебался, но решил, что не он — так противная Нисса все равно расскажет.

— Будет чистить-рану. Вот и все.

Личико ее прямо на глазах заострилось еще больше.

— Когда?

— Утром, очень рано.

— Пошли Эску сказать, когда он кончит.

— Нет, будет очень рано,— твердо повторил Марк.— Ты еще не проснешься.

— Проснусь. Я буду ждать в конце сада. Буду ждать, пока Эска не придет. Пускай попробуют увести меня оттуда, я все равно буду ждать. Я и еще кого-нибудь могу укусить. Если меня станут уводить, я так и сделаю, и тогда меня побьют. Приятно тебе будет знать, что меня побили из-за того, что ты не послал Эску?

Марк вынужден был сдаться.

Последовало долгое молчание. Коттия стояла неподвижно и смотрела на лежащего Марка. Наконец она проговорила:

— Лучше бы мне быть на твоем месте.

Это была из тех фраз, какие говорятся не всерьез, но Марк знал, что она говорила серьезно.

— Благодарю тебя, Коттия. Я этого не забуду. А теперь ступай домой.

Без единого слова она повернулась и вышла на яркий свет.

Марк прислушивался, пока не наступила тишина. Он лежал, ощущая под рукой привычное тепло мохнатой головы. В животе у него все еще лежал кусок льда, но одиноким он больше себя не чувствовал.

Золотой свет угасал; тишину вдруг прорезало тонкое, как ниточка, птичье пенье — тоскливая осенняя песенка королька, сидящего в ветвях дикой груши. И Марк вдруг сделал неожиданное открытие — а ведь лето получилось хорошее. Конечно, он тосковал по родным местам, каждую

19