Костёр 1991-01, страница 33

доказательство».— «Да чтоб она провалилась, курица эта!» — с сердцем сказала тетка и снова полезла за платком.

Большая и холодная комната вокзальной милиции была выкрашена в грязно-зеленый цвет. По стенам стояли две длинные и широкие скамьи, а у окна два стола. Один поменьше, другой побольше. За большим столом сидел другой милиционер, постарше того, который меня привел. Когда мы пришли, он почему-то держал в руках два апельсина. Третий апельсин лежал перед ним на столе. Увидев нас, он быстро отодвинул апельсины и придвинул к себе большую голубую тетрадь.

Милиционер, который привел меня, положил

курицу на маленький столик и молча указал

на меня пальцем. «Что там?» — старший кивнул

на сверток. «Курица»,— ответил младший.

«Та-ак, поня-атно»,— протянул старший и надолго

замолчал. Чтобы не бояться, я думала о том, ' как они сейчас будут меня спрашивать, и что я

буду отвечать. И еще о том, как мне их называть. «Дяденька милиционер» — явно не подходит. Они же меня на воровстве поймали. Может быть, как в кино — «гражданин начальник»? Тоже что-то не то. Если бы я была мальчишкой, то по их нашивкам сумела бы определить их звания. И это было бы хорошо, потому что милиционеры любят, когда их называют по званию (например: «Товарищ майор!») и при этом добавляют одну ступеньку. Про это мне рассказывал Сережка Панкратов из старого двора. И я ему верю, потому что он стоит на учете в детской комнате милиции и однажды на спор угнал асфальтовый каток.

Нельзя сказать, что мне было не страшно. Наоборот, очень даже страшно. Но это был другой страх. Не такой, какой бывает, когда разобьешь стекло или в школе чего-нибудь натворишь и ждешь, что за это будет. Тут было по-другому. Не знаю почему. Может быть, потому, что я все-таки не крала эту курицу и на всякий случай знала, что я не виновата и украл ее Васька. Но это вряд ли, потому что милиционер видел курицу у меня и не видел никакого Васьки. А про себя я очень хорошо знала, что никаких «крайних случаев» быть не может, и если даже меня сейчас разрежут на куски, я все равно Ваську не выдам. Так что по всему получалось, что именно я эту самую курицу и украла. И бояться должна была как самый настоящий вор. Но я боялась не так. Получается, что если человек прав, то он все равно боится меньше, даже если никто, кроме него, об этой его правоте не знает и никогда не узнает. Когда я дошла до этой интересной мысли, старший милиционер наконец заговорил.

«Зачем же ты эту курицу стащила?» — спросил он усталым и совсем незлым голосом. «Есть хотела», — нагло соврала я. «Но ведь ты знаешь, что воровать плохо. Вот, предположим, приходишь ты в магазин...» — «Из магазина нельзя,— уверенно сказала я.— А у таких толстых теток можно». Мне хотелось, чтобы старший милиционер поскорее разозлился. А то, когда человек добрый и к тебе по-доброму относится, ему

врать ужасно противно. А ведь правду сказать я все равно никак не могла... Но разозлился не старший, а младший милиционер. «Да чего с ней разговаривать, Петр Алексеевич! — воскликнул он.— Выясняем личность, сообщаем в школу, вызываем родителей. И все дела. А то возимся с ними, возимся, а они вон с каких лет — вон какие наглые!» — «Подожди, Алеша, не горячись,— попросил старший милиционер.— Я на вокзале не первый год и вижу — что-то тут нечисто. Такие девочки куриц не воруют...» Я мотнула головой, выражая свой протест, а младший милиционер задумался и сказал смущенно: «Вообще-то да, Петр Алексеевич. Дело в том, что тетка... ну, гражданка, у которой курица, сперва мне говорила, что ее, курицу то есть, мальчик украл.

Худой и черный...» — «А ты этого мальчика видел?» — «В том-то и дело, что нет. Мы только вошли в зал, и тут эта,— Алеша указал на меня пальцем,— прямо навстречу. Вот, говорит, ваша курица. Я ее украла». — «Так и сказала?» — Старший милиционер взглянул на меня с интересом. «Да, прямо так и сказала»,— подтвердил Алеша. «Стра-анно»,— протянул старший милиционер, а Алеша сел к столу, подтянул к себе тетрадь и строго взглянул на меня: «Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?» Я отвечала честно, потому что здесь врать было бессмысленно. Все равно узнают. Потом Алеша звонил куда-то по телефону и просил проверить, действительно ли я проживаю по тому адресу, который назвала. Петр Алексеевич все это время молчал и рассматривал меня. Не так чтобы прямо, но заметно было, что рассматривает. Сначала я думала о том, что интересного он во мне нашел, а потом решила, что это у всех милиционеров привычка такая.

Когда Алеша закончил, Петр Алексеевич повернулся прямо ко мне и сказал: «Ну а теперь расскажи честно, откуда к тебе попала эта курица? Я знаю, что ты ее не крала. Скажи, кто и зачем тебе ее передал? Обещаю тебе, что этому мальчику ничего не будет. Подумай о том, что он-то действительно украл ее оттого, что был голоден... Подумай о том, что это не дело, чтобы кто-то у нас, тем более дети, был голодным. Расскажи все, и мы постараемся все наладить».— «Я ее украла»,— упрямо повторила я. Мне очень хотелось рассказать все Петру Алексеевичу, но без согласия Васьки я не могла этого сделать. А вдруг он и правда сумел бы все уладить? Хотя что ула-живать-то? Ведь я сама толком ничего не знаю... «Да какие они голодные, Петр Алексеевич! — с досадой сказал Алеша.— Так, пакостники мелкие, шпана!» — «Есть и шпана,— согласился Петр Алексеевич.— А есть и другие. Тот, у кого в подружках эта девочка, скорее всего из последних». — «Какие другие-то?» — «Дети из развалившихся семей, побегушники из детдомов. Они еще не шпана, но если вовремя не спохватиться, вполне могут ею стать». — «Ну, всякие алкаши там, проститутки — это я понимаю,— сказал Алеша.— Это для детишек ад сущий... А из детдомов-то чего бегут? Я понимаю — раньше, до революции, когда в приютах и били, и голод, и другое всякое... А теперь чего? Сытые, одетые, учат,

28