Костёр 1991-02, страница 11
У меня в голове что-то словно взорвалось. Я стиснула руками виски и выбежала из зала. Дома я сказала маме, что хочу спать и сразу легла в постель. Часов в 10 вернулась из гостей бабушка, растолкала меня, измерила температуру, напоила чаем с облепихой, заставила прополоскать горло и уже хотела поставить мне клизму, но тут я страшно заорала, что никакой клизмы мне не нужно й пусть меня все оставят в покое. У бабушки после гостей было бодрое настроение, и она уже собралась со мной поругаться, но мама остановила ее. Тогда бабушка начала ругаться с мамой, но для этого они из педагогических соображений ушли на кухню. » * * Около сарая никого не было. Я постучала по уже известной мне доске, ожидая, что оттуда, как всегда, вылезет Жека. Но из открывшейся щели высунулся Васька, сказал недовольно: «Приперлась, да?» — и снова скрылся. Я поняла это как приглашение войти. Отодвинув доску, я с некоторой даже опаской заглянула внутрь. В самом жилище Жеки и Васьки я -еще не была ни разу. Они не приглашали, а я не напрашивалась. Внутри сарая пахло чем-то прелым и пыльным. Весь сарай был темный и в этой темноте угадывались какие-то огромные ящики, ряды которых подпирали потолок. В одном из углов мерцал оранжевый огонек. Я протиснулась в щель и пошла на свет. «Осторожней! — сказал Васькин голос.— Там полешки по полу рассыпаны...» Предупреждение немного запоздало. Я споткнулась об откатившееся полено, наступила еще на одно и растянулась на влажной, холодной земле. «Вот дура- то! — беззлобно выругался Васька. — Два шага пройти не может, »чтоб не грохнуться... Жеку не видела?» — «Нет, а где он?» — «Да погулять пошел. Время вышло, а его все нет... Проходи вот здесь. Сюда садись, что ли... Да осторожней ты!» Я присела на указанное Васькой место и огляделась. Все щели в жилом углу сарая были аккуратно заткнуты сеном и тряпками, кое-где облитыми варом. На земле лежал большой щит из досок, похожий на секцию забора, ограждающего стройплощадки. Из ящиков был сделан стол и четыре «стула». Поверх охапки сена, на досках, крест-накрест лежали два полосатых матраса и еще какое-то тряпье. Освещалось все это керосиновой лампой, стоящей на столе. Васька сидел на одном из «стульев», несмотря на холод, голый по пояс и пришивал к рубашке оторванный воротник. «Давай я пришью», — предложила я и протянула руку, чтобы забрать рубашку. «Иди ты!» — огрызнулся Васька, закашлялся, уколол палец, выругался и стал высасывать ранку, зло глядя на меня. «Ты чего сегодня такой сердитый? — спросила я. — От холода, что ли? Я вот тут полпирога принесла. С капустой...» — «Иди ты со своим пирогом!» — сказал Васька, снова скло- ф няясь над шитьем. Я заметила, что воротник буквально расползается под Васькиными пальцами, вспомнила про бахрому на его брюках и подумала о том, что у меня есть масса всяких кофт и штанов, которые я уже не ношу и никогда носить не буду. Неплохо было бы принести все это сюда. Мама, конечно, охотно отдаст, надо только предлог какой-нибудь придумать. Но вот как заставить Ваську их взять? Я с сомнением взглянула на Ваську и вдруг заметила у него на плече широкий нежно-розовый шрам, который резко выделялся на смуглой коже. «Что это у тебя?» — я протянула руку, но дотронуться до шрама почему-то не решилась. «Не твое дело!» — Васька передернул плечами так,словно я до него дотронулась. Точнее, даже не я дотронулась, а он сам дотронулся до чего-то скользкого и неприятного. «Ну, и не хочешь говорить, и не надо, — обиделась я. — Больно мне нужно!» — «Конечно, нужно, — неожиданно философски заметил Васька. — Все девчонки страсть какие любопытные. И ты тоже». — «Ну и что с того?» — с вызовом спросила я. Мне почему-то захотелось поругаться с Васькой. Наверное, заговорила бабушкина кровь. «А ничего, — Васька устало вздохнул и через голову, не расстегивая пуговиц, натянул рубашку. — Это, если хочешь знать, — он положил правую ладонь на плечо со шрамом. — Мне один мамашин хахель заехал. Розочкой». — «Розочкой?» — не поняла я. «Ну, бутылкой битой. Они перепились все вдрызг. Ну и разодрались с чего-то... Он начал мамашу колошматить.*.. Ну, я и вступился... Вот — получил. Кровищи было! Я думал, вся вытечет...» — «И чего? В больницу увезли?» — я старалась даже мысленно не сосредотачиваться на обстоятельствах Васькиного ранения. Сразу перескочила вг1еред. «Ха! В больницу! В водке пальцы намочил, чтоб заразы не было, края свел, Люська забинтовала. Мамаша потом, когда проспалась, перевязала...» — «Вась, — тихо спросила я. — А ты вот ругаешься на мать-то свою, а все же вступился... Это почему, а?» — «Ну, спросишь! — Васька хмуро смотрел в пол, мял в пальцах окурок. — Мать все же... Хотя они там все хорошие были... Но это все чухня! Чухня! — вдруг вскрикнул он. — Я ей Люську простить не могу — вот что!» — «А кто это — Люська?» — «Сеструха моя — вот кто! Жеки на два года постарше была бы. У нее сердце больное было. Говорили, порок. От рождения. От водки этой, что родители хлестали. Ее лечить надо было. Ей покой был нужен, а у нас что ни день — то дым коромыслом. И все при ней. И пьяные, и что потом... Я ее носом к стенке на диван клал, сам сбоку ложился и уши ей ладонями закрывал. Но так она все равно все слышала... Умерла она. Я ее в больницу свез, да поздно уже... Вот чего простить не могу!» — «Вася!» — я встала со своего места, еще не зная, что сделаю в следующий момент. «Что-то Жеки долго нет! — сказал Васька. — Ты пойди, поищи его. А я чаек сварганю. К твоему-то пирогу. Сам я сегодня ничего не достал...» — «Так вот почему он был такой злой! — догадалась я. — Вот почему отпустил Жеку гулять одного... И где это он оторвал воротник?» Васька! Васька! Что-то такое непонятное росло во мне. Не то злость, не то сила, не то отчаяние. Я просто всеми ощущал-ками ощущала, что вокруг Васьки и Жеки сжи- 9 |
