Костёр 1991-10, страница 35

Когда мальчик Сережа не мог уснуть, к нему приходила ключница Пелагея и рассказывала сказки. Слушая, он засыпал. Но однажды Пелагея перестаралась: мальчика настолько потрясло им услышанное, что он до утра не сомкнул глаз. Прошло много лет, Сергей Тимофеевич Аксаков стал известным писателем. Сказку, когда-то так сильно его взволновавшую, он решил рассказать другим и опубликовал ее, приложив к своей новой книге. С тех пор, наверное, нет в России человека, который не знал бы «Аленького цветочка»... А книга та называлась «Детские годы Багрова-внука», только Багровым был сам Аксаков, и так он просто, искренне и трогательно поведал о своем детстве, что увлек этой бесхитростной книгой всю читающую Россию.

И другие произведения Аксакова пользовались неизменным успехом, хотя писал он, кажется, о самом обыкновенном,— «Записки об уженье рыбы», «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», «Собирание бабочек»... Об одном из них — «Семейной хронике» — восторженный Тургенев писал автору: «Эта Ваша книга такая прелесть, что и сказать нельзя... Вот он, настоящий тон и стиль — вот русская жизнь... Я еще не встречал человека, на которого бы Ваша книга не произвела бы самого приятного впечатления».

В этом году исполняется 200 лет со дня рождения писателя С. Т. Аксакова (1791 —1859). Предлагаем вам перенестись назад на два столетия и посмотреть на мир глазами маленького Сережи Багрова.

С. Т. АКСАКОВ

На другой день, часов в десять утра, въехали мы в Симбирск. Погода стояла самая неблагоприятная: по временам шел мелкий, осенний дождь и постоянно дул страшный ветер. Мы остановились в том же доме, выкормили лошадей и сейчас поехали на перевоз. Спуск с Симбирской горы представлял теперь несравненно более трудностей, чем подъем на нее: гора ослизла, тормоза не держали, и карета катилась боком по косогору. Оставаться в экипаже было опасно, и мы, несмотря на грязь и дождь, должны были идти пешком. Волга... страшно вообразить, что такое была Волга! Она вся превратилась в водяные бугры, которые ходили взад и вперед, желтые и бурые около песчаных отмелей и черные посередине реки; она билась, кипела, металась во все стороны и точно стонала; волны беспрестанно хлестали в берег, взбегая на него более чем на сажень. По всему водяуому пространству, особенно посреди Волги, играли беляки: так называются всплеск i воды, когда гребни валов, достигнув крайней высоты, вдруг обрушиваются и рассыпаются в брызги и белую пену. Невыразимый ужас обнял мою душу, и одна мысль плыть по этому страшному пути — леденила мою кровь и почти лишала меня сознания. На берегу сказали нам, что теперь перевозу нет и что все перевозчики разошлись, кто в кабак, кто в харчевню. Но отец мой немедленно хотел ехать и по слал отыскать перевозчиков, сейчас явилось несколько человек и сказали, что надо часок погодить. что перед солнечным закатом ветер постихнет

и что тогда можно будет благополучно доставить нас на ту сторону. Между тем, в ожидании этого благополучного часа, стали грузиться. Опять выбрали лучшую и новую завозню, поставили нашу карету, кибитку и всех лошадей. Ветер в самом деле стал как будто утихать. Заметили, что с той стороны отвалила завозня, и наша проворно отчалила от пристани и пошла на шестах вверх около берега, намереваясь взвестись как можно выше. С нами остались Параша и Евсеич. Приготовили и для нас большую косную лодку. Явился знакомый нам хозяин, или перевозчичий староста, как его иногда называли; он сам хотел править кормовым веслом и отобрал отличных шестерых гребцов, но предложил подождать еще с полчасика. Слава богу, что он сделал нам это предложение, потому что ветер, утихнув на несколько минут, разыгрался пуще прежнего, и пуще прежнего закипела Волга, и сами перевозчики сказали, что «оно, конечно, доставить можно, да будет малень-

•г

ко страховито; лодка станет нырять, и, пожалуй, господа напугаются». Тут я точно очнулся от какого-то оцепенения и со слезами принялся просить и молить, чтоб сегодня не ездить. В первый раз я видел, что отец сердился на меня и говорил, что я «дрянь, трусишка'». «Ну, посмотри на сестру.— продолжал он,— ведь тебе стыдно' Она девочка, а не плачет и не просит, чтоб остались». Сестрица моя точно не плакала. Но когда спросили ее: «Ты не боишься':* хочешь ехать?» — она отвечала, что боится и ехать не хочет. Мать, видя, что я весь

29