Пионер 1968-02, страница 11

СКАЗКА

С. ГЕОРГИЕВСКАЯ

На этой фотографии военных лет — писательница Сусанна Михайловна Георгиевская. В 1942 году она добровольно вступила в ряды нашей армии. Просила, требовала — пошлите туда, где труднее. Ее зачислили рядовым матросом морской пехоты на Северный флот.

Войсковые части, где она служила, держали оборону города Мурманска, стояли на самом передовом участке фронта, на полуострове Рыбачьем в районе Петсамо, или, как мы говорим теперь, Печенги.

У горного хребта Тунтури наши вырыли землянки в мерзлом грунте. По другую сторону хребта стояли фашисты. У них было более выгодное расположение. С их стороны легко простреливались подступы к нашим частям, которые долго не могли перейти в открытое наступление.

Большой перевес был у противника. Но каждый день, каждую ночь то одна, то другая группа наших солдат устраивала дерзкие вылазки, не давая врагу передышки. И случалось, писательница шла в первых рядах. Она знала немецкий язык, могла подслушивать разговоры противника, а также могла по заданию политуправления говорить с немецкими солдатами. В большой рупор кричала она о безнадежности войны, которую фашисты непременно проиграют.

В тяжелых солдатских сапогах прошла она по суровой тундре не одну сотню километров. Несколько раз обмораживала руки, ноги. Но даже в самое тяжелое время говорила: «Я войду в Берлин!» И вошла. В 1945 году, провоевав всю войну, вошла в Берлин.

Война... Ома не только предстает мне в виде белых гор, белых и рассеченных темными проталинами. Она связана для меня с чувством озноба, мокрых сапог и... вины. Я всегда себя чувствовала виноватой, что прохожу через равнину медленнее других, что плохо взбегаю на гору, ставя тех, с кем иду, под опасность сделаться мишеныо для вражеской пули.

Оборона. Какое страшное слово! Оборона— это дни, недели и месяцы ожидания.

Ждать нелегко.

...Враг стрелял по нашей позиции, а нам почти невозможно было отстреливаться.

Оборона—лето без солнца, почти без лун, тусклое белое небо, распростертое над землянками, которые — наше жилье. Небо, лежащее над горами, над горным хребтом деревьев и без кустарников.

Потом приходила зима. Тундровый становился тверже, воздух — каленее... бо чернее. Большое черное небо над белой землей. Два-три брезжу-щих светом часа.

Ночи долги, как месяцы. Изредка коротким пожаром затеплится в небе северное сияние. Но и оно было тусклое, не такое, как на Север:: м полюсе. Тусклое и короткое.

И снова — ночь, ночь...

Тот кустарник, что рос на белой равнине, нами давно обломан. Мы им топим печку-времянку. Новый кустарник не поднимался, не вставал из-под земли. Куда там!.. Казалось, здесь нет земли, только снег, снег... Снег и камни. И будто кустарник растет из камня.

Должно быть, когда-то, когда земля освобождалась от оледенения, она забыла об этом крае, об этой дальней точке своей. И вот остались на свете снега и камни. Большие камни. Их называют валуны.

Черные камни на белой равнине. Не так, чтобы густо они лежали. Нет, нет... Но все