Пионер 1981-02, страница 30

— У меня с собой денег нет,—сказала

— Тут всем дают,—объяснил Игорек.—Бес-

— За вредность?

— Ну.

Поколебавшись, Галя предложила:

— Давай на двоих?

Он поднял подол рубашонки, показал надутый незагорелый живот и сказал:

— Лишнего будет: я нынче вторую бутылку

— Вторую бутылку?!

— Охота пить дак.

кан за стаканом, и спросила Игорька:

— Мама-то где у тебя?

— Вон сццит.

Мальчик показал на стеклянную будку, около которой стояли люди. Галя сказала:

— Пойду бутылку отдам да спасибо скажу.

— Пойди, конечно.

Галя подошла к будке. Лица людей, что из бумажных стаканов пили молоко, были запавшие, и пахло от них окалиной, как от той планеты, которая родилась недавно в присутствии девочки.

Люди расступались, давая дорогу детям, и кто-то сказал про Игорька:

— Главный идет.

Игорек поставил на прилавок Галину порожнюю бутылку и стакан и, прежде чем девочка успела поблагодарить молочницу, сказал:

— Мамка, она тебе спасибо говорит.

— Спасибо,—подтвердила Галя.—Большое спасибо.

— Еще молочка?—предложила молочница.

— Лишнего будет.

— В такую-то жару?

Галя узнала молочницу. Это была та женщина с бирюзовыми серьгами, что ехала с Игорьком и бабушкой Матреной на катере «Орион». Сейчас в белом халате она походила на врача и с состраданием смотрела на девочку.

— Как мы по тебе плакали!—сказала она.— Одной на барже страшно было?

— По-всякому,—тихо ответила Галя и, попрощавшись, пошла на то место, на скамью, где они условились встретиться с отцом.

Тот пришел, запыхавшись, и выговорил:

— Куда ты делась, доченька? Я тебя ищу, ищу. Думаю: «Не дай бог, опять что случилось». Пошли машину получать!

Фуражку с крабом он весело сдвинул на затылок и рукой помахал Игорьку, который стоял у стеклянного киоска. Помахала и Галя.

В ответ Игорек и молочница, как с парохода при расставании, часто-часто замахали руками. Теперь Галя не сомневалась, что отец и эта женщина давным-давно знакомы.

Отец и дочь прошли в сборочный цех и очутились под высоким—почти таким же высоким, как настоящее!—стеклянным небом. В

нем, как при заре, был разлит тихий и прохладный свет, и девочка, запрокинув голову, смотрела в это небо, сотворенное людьми, где летали ласточки. У Гали закружилась голова, и, чтобы не упасть, она схватилась за руку отца и передохнула, пережидая головокруже-

А кругом, как в лесу под ветром, сдержанно гудели железные деревья и роптали их железные листья... Нет, не деревья и не листья, а железные жилы, сухожилия, аорты оплели пол, стены и поднялись к потолку этого огромного помещения, конца которому не было видно, и в этих жилах текла своя живая кровь и давала жизнь всему цеху, отчего в нем перекатывался еле уловимый гром среди ясного дня и обещал вешнюю грозу.

Большой—больше отца!—седой, но совсем не старый человек подошел к Гале, нагнулся и, близко заглянув ей в глаза, сказал с некоторым удивлением в голосе:

— Здравствуйте, Галя!

Галя была рослой девочкой, но оттого, что незнакомец нагнулся перед ней, как перед маленькой, оттого, что он смотрел на нее с непонятным и таинственным удивлением, оттого, что он был такой большой и грузный, она заробела и прошептала еле слышно:.

— Здравствуйте...

— Ты меня не помнишь?—с надеждой спросил незнакомец.

Она ответила неуверенно:

— Нет, наверное...

— Совсем не помнишь?—несколько огорчился великан.—А я тебя хорошо помню. Я к вам в Котловку на рыбалку приезжал. Ты была маленькой и уху переперчила—ложку в рот не возьмешь. А потом мы на Котловскую шишку ходили по орехи...

А отец прибавил виновато:

— Неужели не помнишь, Галя? Правда, где тебе помнить: ты вот такой была—от земли незнатко... Это Анатолий Георгиевич—начальник сборочного цеха... Главный!.

— Да мы еще орехи с тобой кололи!—улыбался незнакомец.—Молотком. Твоя мама в печке их хорошо калила... Ох, и хорошо-то!

Сердце у Гали вздрогнуло... Она не помнила, когда и как переперчила уху... Но мама действительно, как никто другой, умела готовить орехи! Она очищала их от кислых оберток, клала на противень и ставила калиться в протопленную печь. Что там творилось! От подового жара ядреные орехи прыгали и барабанили по противню, а пустые рвались, как гранаты! Мало-помалу орехи стихали. Орехи стихали... Стихали? Стихали... И припоминания, неясные и обволакивающие, как теплый туман на лугах, коснулись души девочки. И в этих припоминаниях, когда мир был таким огромным, что и представить невозможно, среди позабытых лиц, запахов, звуков выплыло лицо человека, похожее на лицо Анатолия Георгиевича. Только тот человек—далекий Анатолий Георгиевич—не был