Пионер 1988-04, страница 27

...Полуторка мчалась вдали, внизу за Узбоем, оставляя лисий хвост пыли. Мы сорвали рубахи, закрутили ими над головами. Несколько бесконечных мгновений машина шла в прежнем направлении, затем сбавила скорость и резко повернула в нашу сторону. С высокой кручи мы бросились вниз, упали, покатились по откосу...

Выручили нас рабочие противочумной экспедиции, которая отстреливает грызунов в Каракумах.

* * *

В июле тридцать первого года отец взял меня с собой в Крым, в пионерский лагерь «Артек». Он собирался закончить там повесть «Дальние страны».

В Москве мы тогда жили на Ордынке на первом этаже большого кирпичного дома. В коммунальной квартире у нас была одна комната, где почти впритык друг к другу стояли кровати, большая и маленькая, шкаф, тумбочка, заменявшая отцу письменный стол. На стене висел огромный портрет Буденного.

Отец купил его однажды в хорошем настроении, видимо, не соизмерив масштабы. Мы спали под копытами коня и взметенной саблей.

Отчего-то зиму, весну и часть лета, которые мы прожили на Ордынке, я помню хуже, чем кунцевские времена. С Кунцево — иначе. Стоит услышать или самому напеть «в движеньи мельник жизнь ведет, в движеньи...», а еще колыбельную «не шумите, сосны, не качайтесь, ели...», как густые лапы елей начинают слегка покачиваться... Это какая-то особая память. Видишь не события, не лица, не дом и сад, вернее, все это есть, но вместе, в единстве, будто веет издалека теплый ветер, и несет с собой запахи и звуки.

Дорогу из Москвы в Симферополь помню хорошо. Перед отъездом отец напевал «так быстрее мчите, кони, разгоните грусть-тоску...» Тоска, однако, не разгонялась.

Но тронулся поезд. Отец, рванув за ремни, опустил окно. Ворвался ветер с паровозным дымом, закрутил занавеску.

— Вперед, и горе Годунову! — сказал папка.

На злосчастие неведомому мне Годунову пошли

в вагон-ресторан. Стучали колеса, между вагонами лязгали и терлись железные листы. Отец шел первым, распахивая двери, держался близко, но не оглядывался, не обижая меня излишней опекой.

В вагоне-ресторане было прохладно, на столиках цветы в вазах, пирожные и яблоки.

— Можно?

— Можно, но потом. Сначала борщ.

В жарком Симферополе на вокзальной площади многолюдно. Татары-извозчики зазывают седоков. Но пассажиры рвутся к автобусам. Таких раньше я не видел. Они похожи на легковые машины, только очень большие. С брезентовым откинутым верхом, сиденья тоже, как у легковых: от борта к борту поперек кузова.

Отец поднял меня над толпой, работая плечами, пробился к машине, опустил через борт на сиденье, забросил мешок, впрыгнул сам.

Вырвались из города, встречный ветер бил в лицо, но в горах меня все же немного укачало. Когда, после перевала, мотор вдруг зачихал, автобус задергался и остановился, я даже обрадовался. Шофер объявил, что дальше не поедем. Нужно ждать другую машину.

Мы двинулись пешком. Идти под уклон было легко и весело.

Море меня ошеломило. Сначала я не поверил, что все это открывшееся с высоты беспредельное сверкание — вода. Постепенно море начало терять свой блеск, полыхнуло багрянцем, угасло, а мы все шли и шли... Отец, казалось, не замечал моей усталости.

— Солдатский шаг ровный, широкий, в одном темпе. Быстрый, но без торопливости. Если переход большой, привалы делают редко, но такие, чтобы отдохнуть. Помогает от жажды щепотка соли. И песня помогает на марше.

— Какая?

— Хорошая. Чтобы душу веселила. Чтобы ритм был.

Мы пели, шагали молча, и отец опять запевал... Когда поздним вечером добрались до «Артека», шагать я уже не мог. Дремал на отцовском плече.

«Выехали из Москвы с Тимуром 16-го. Прибыли в «Артек» к ночи 18-го.

®