Пионер 1988-04, страница 50

мысль — словно за конец порванной записи уцепился.

— Ты тоже разводишь рыб?

— На фиг мне это нужно,— презрительно ответил Валентин.

— Почему же твоя мать писала отцу, что и ты...

Валентин помрачнел. Какие-то вопросы, расспросы. Он ведь какой? Особенный. Есть у него над кем командовать, кому в морду сунуть, а друзей нет. Правда, вот этот Миклуха-вратарь...

«Нравишься ты мне чем-то,— начал Валентин подбирать слова для разговора с Юрой.— Наверно, тем, что на клоуна похож...»

— Ладно, слушай, так и быть,— сказал он вслух.— Это как военная хитрость. Чтоб с гарантией. Мол, сын тоже разводит рыб, весь в тебя пошел. Мать даже у Юрки узнавала насчет всяких лялиусов-шмалиусов, гори они синим пламенем.

«И сестру свою рыжую к этому делу подключила,— добавил про себя Юра, вспомнив Капины разговоры с племянником.— Ясненько... Ясненько, да не все. Не похож капитан на домашнего тирана. Не верится, что Валькина мать с ним расстаться хочет. Семья— уж куда крепче. Одни фотографии на стенах чего стоят! Спросить?..»

— А отчим твой — вроде нормальный мужик. Так мне показалось,— сказал Юра.

Валентин непонятно прикрыл глаза, медленно повернулся к Юре.

— Слушай, ты...— начал он со спокойной, обманной неторопливостью.— Инга говорила, тут про какого-то моего московского папу вякают. Так заруби: это все туфта и не твоего ума дело!

— Почему это не моего ума?— с выражением тонкой иронии на лице спросил Юра.

И тут Богданов ка-ак даст ему по выражению тонкой иронии! «Опять!» — мелькнула жалкая мысль и вдруг придала Юре негаданную силу. Устояв на ногах, он саданул Богданову аперкотом, да так, что тот, закрываясь, стал отходить и, наконец, сказал:

— Все, хватит. Квиты. Умеешь.

Дополнительное, теперь уж никому не нужное,

а потому грустное открытие: у Богданова брови тоже чуть сросшиеся. Не такая уж это редкость среди человечества...

Двинулись дальше.

После удачной драки почему бы и не спросить:

— А чего это они... Твои. Чего они развелись?

— Вообще-то не твоего это ума.— Валентин замолчал, но вдруг бешено заорал — так, словно Юра давно: ежедневно, ежечасно, ежеминутно — пытал его этим вопросом, выматывал всю душу: — Не знаю!!! Понял?!! Не знаю!!!

А потом вдруг спросил, осененный веселой догадкой:

— Ты Юркиного отца, капитана, моим отчимом, что ли, считаешь?

— Ну да!

— Дурила! — впервые в жизни добродушно сказал Валентин.

Юра совсем растерялся и умолк — теперь уже окончательно.

Незаметно подошли к Ингиному дому. Валентин вдруг замер и невольным движением остановил Юру. И во все глаза смотрел вперед.

Калитка Ингиного дома открылась, из нее вышла пестрая компания. Какие-то женщины, Матильда и, наконец, такса. И среди них... КАПА!!!

— Мама! — резким, ломающимся от волнения голосом вскрикнул Валентин.

Капа — мать Валентина?!!

Потом Юра увидел в проеме калитки Константина Петровича. Они — эти трое — вдруг выкристаллизовались и выступили из окружающих монолитным треугольным кристаллом. Они — трое — были вершинами, а взгляды их, взволнованно обращенные друг на друга,— сторонами треугольника.

Отец и сын медленно двинулись навстречу друг

другу.

Юра быстро пошел прочь.

— Юра! Постой! — закричала Капа и тем, наверно, уничтожила величие момента. Но она, видимо, считала, что никакого величия и никакой торжественности здесь и не нужно, бросилась догонять Юру...

Дома Юру уже давно ждали. Был накрыт стол.

— Садись, сын,— значительно сказал отец.

— Что, будете ругать? Врать — нехорошо? — усмехнулся Юра.

— Да, нехорошо,— вздохнул Голованов-старший.

— Вот, пожалуйста,— все еще хорохорился Юра, кивнув на увядшие ромашки-лютики, которые мать зачем-то поставила в банку с водой.— Гербарий.

— Да оставь ты свой гербарий! — в сердцах сказал отец.— Неужели ты думаешь, что мы не поняли бы тебя?

В тоне отца было что-то непростое — вроде бы обида и одновременно как бы грустное восхищение. Мать вытирала слезы.

— Я искупаюсь,— нарушил молчание Юра.— Все-таки чистота — залог здоровья. Это кроме шуток.

Юра скрылся в ванной, но тут же высунул голову.

— И вообще...— сказал он, покраснев.— Я по вас здорово соскучился.

Вот оно — долгожданное, заслуженное наслаждение — вытянуться в горячей, шевелящейся по дну ванны зеленоватыми извилистыми тенями, домашней, родной, «ванной» воде!

Это тебе не колючий, мрачный, пронзаемый всеми земными ветрами и шумами стог. Вспомнил — и замелькали вдруг цветные фотографии, виденные на капитанской даче. На них была Ольга. А на Костиных черно-белых — рыжая Капа. Только на них цвет ее волос не был виден.

И это последняя-распоследняя догадка. Все. Теперь и догадываться больше не о чем, и вспоминать больше нечего.

Разве что пятнадцать минут назад...

— Ну, спасибо тебе,— сказала Капа.— Чудо ты мое!

Она приблизила свое счастливое, смеющееся, сияющее всеми рыжими веснушками лицо к Юре и поцеловала его.

КОНЕЦ