Пионер 1988-07, страница 10

— Ну, ты спустишься или нет? Я во дворе стою.-- Любке надоело меня уговаривать, и теперь она говорила зло.

— Ладно.— Я положил трубку, натянул куртку и тихонько вышел, пока мать гремела на кухне посудой.

Ясно, что с приветом была какая-то туфта. Просто Уганде было от меня что-то нужно.

Ну и черт с ней. Пускай врет. Мне все равно.

— Здорово,— сказал я и огляделся: погода была серая, скучная, вот-вот начнет моросить. Потом я опять повернулся к Любке и покраснел: она, насмешливо улыбаясь, смотрела на меня. Не надо мне было отворачиваться, как будто мне все равно, что она пришла. Мне-то на самом деле не все равно, и это сразу заметно, так только хуже.

— Привет,— весело сказала она.— Пошли?

Куда, она не сказала, но я все равно пошел.

Любка почему-то повела меня не в сторону улицы, а двором, туда, где были глухая кирпичная стена и длинный ряд гаражей. Мы повернули за какой-то гараж... и я ахнул. Почти все девчонки нашего класса были здесь! И еще стоял парень из восьмого. Он хмуро смотрел на меня и курил.

— Знакомьтесь,— Любка повернулась и показала на меня всей своей честной компании,— наш друг Александр Быстров! ,

Девчонки молчали. Их было здесь человек десять. Парня я не боялся, он был хотя и выше, но все равно один. Один на один можно. Это еще ничего, бывало и хуже.

Любка аккуратно перехватила юбку и села рядом со своими подружками — Надькой Тарасовой и Женькой Костроминой — на какую-то приступочку.

— Ну, и что это означает?— попытался спросить я по возможности уверенно, но голос у меня дрогнул.

— Да ничего...— ответила Любка,— хотим кое-что выяснить просто. Ты письмо писал своей Георгине?

«Так! — коротко мелькнуло у меня в голове.— Очень интересно».

— Писал,— сказал я.— А что тебе-то до этого? Какое тебе дело, Уганда? Я хотел сказать это по возможности обиднее.

Вообще-то надо было сейчас же повернуться и уйти. А то получалось, что я играю в их дурацкую игру. А если бы попытались остановить...

Правда, девчонок я никогда еше не бил. И потом мне хотелось узнать, чтб они все-таки знают о моем письме.

— А что ты там писал?— в том же тоне продолжала допрашивать Любка.

- Какое твое дело? — заорал я и подошел к ней ближе, чтоб она испугалась. Но она не испугалась, а прищурилась и спросила:

— А про нас ты что там писал?

У меня что-то опять дрогнуло внутри, и я сказал:

— Что вы все дары последние. А вы дуры и есть.

Неожиданно Женька Костромина ударила меня

по ногам, и я упал. А Любка так же неожиданно захохотала.

Потом на меня навалился этот парень, их приятель. Он связал мне руки сзади какой-то веревкой, поставил и крепко схватил за плечи. Любка подбежала и дернула за волосы так, что слезы выступили на глазах. Она держала меня за волосы, а все девчонки по очереди подходили и били по щекам. Было не больно, а противно — до тошноты.

Я почувствовал, как текут слезы, и открыл глаза. Я увидел сквозь мокрую пелену лицо Любки и ее взгляд. Такой же пристальный, как тогда, на перемене.

Потом они меня бросили и ушли, а я еще целый час развязывался. Я очень устал, щеки у меня высохли, но горели сильно. Потом я поднялся и пошел. Уже совсем не хотелось плакать, я просто думал, чтб мне теперь делать.

И тут я увидел далеко, на нашем пустыре, огонек. И сразу побежал.

Но ближе к костру я остановился и начал медленно подходить.

Леха и Иван говорили про что-то смешное: голоса у них были веселые. Когда я услышал эти голоса, я опять не выдержал и заплакал. Нет, даже заревел в голос, как маленький.

Я помню, как Иван тряс меня и шептал:

— Ну, ты чего, Саня, Санек, ты чего? Тебя отец побил, да? Отец побил, говори?

А Леха стоял надо мной с беспомощно опущенными руками и пристально смотрел мне в лицо. Я чувствовал его взгляд.

...Жаль, что я не художник и не могу нарисовать картину под таким названием: «Вечер. Леха и Иван утешают побитого Сашу Быстрова». А то бы нарисовал, ведь каждый сантиметр этой картины я знаю наизусть.

Утром я чувствовал себя как-то странно — будто не узнавал ничего. Я ходил по комнате как лунатик и медленно собирал книжки. Книжки вроде были мои— география, русский, потом еще тетрадки, потом кеды на физкультуру, но я никак не мог понять: ЗАЧЕМ ОНИ МНЕ' НУЖНЫ? ЧТО Я СОБИРАЮСЬ ДЕЛАТЬ?

Потом н вспомнил.

Вспомнил весь вчерашний день. Веру Антоновну, старушечий театр, глаза Уганды, наш костерок...

Радио на кухне орало:

— АВГУСТ— СЕНТЯБРЬ! АВГУСТ— СЕНТЯБРЬ! МОЛЧИТ ТЕЛЕФ0-0-0-0Н1..

Во дворе меня ждали Иван с Лехой.

— Очухался? — спросил Леха и толкнул меня в бок, а я его.

На душе вроде полегчало. Иван осведомился, делал ли я сегодня зарядку, а то лично он собирается нынче отловить того пацана, что держал меня вчера за гаражами, и маленько повоспитывать...

Я промолчал, хотя не очень поверил Ивану: парень был здоровый, и вряд ли бы мы с ним справились, даже втроем.

Мы вышли за угол, и солнце вдруг брызнуло в глаза, и показалось, что это воскресенье, третий класс, и мы идем не в школу, а смотреть мультики.

Но я не сказал об этом Ивану и Лехе.

...Планам Ивана не суждено было сбыться. И хорошо, наверное.

После уроков, которые я провел, тупо глядя в письменный стол, ко мне подбежала Нина Бочко-ва (ее вчера у гаражей не было) и сказала, испуганно дыша, чтобы я срочно дал за родителями.

— Что случилось-то?— поинтересовался я, хотя на самом деле было уже все равно.

Но она понятия не имела, только глаза ужасно таращила, бедняга.

...Как назло, была суббота— мои были дома.

То, что накопилось во мне за эти дни, куда-то вдруг исчезло. В голове бродили какие-то невзрачные мысли — ну вот, опять какая-то неприят-

О