Пионер 1989-04, страница 22

s

5

СО

ir

<

m

о *

X <

с

Приближается долгожданный момент, которого ждет весь класс: встреча с учителем физики и будущим классным руководителем Василием Тихоновичем Усачевым.

...Но вот наступил долгожданный момент— мы увидели нашего физика. Он был одет в бежевый костюм и что-то т зорил у себя в кабинете. Когда мы расселись он долго ходил мимо наших парт и среди нашего шума и смеха весело здороваясь с нами.

— Вот Сальковский, я вижу, возмужал,— сказал он.— Видно что набрался сил за лето. Стал более солидным. А вот сосед не изменился.— И он указал на меня.— А вы, кажется, новый?— обратился он к Гуревичу.— Откуда? Из какой школы? Зачем пожаловали?

— Я из Воронежа. Мы сюда переехали,— проревел Володька резким голосом. (Как потом выяснится, Володька уже владел основами высшей математики. В войну будет артиллеристом. Погибнет. Последнее письмо получит от него наша староста Зина Таранова.— М. К).

Затем Василии Тихонозич остановил свое внимание на второй Цветковой.

— А вы откуда, друг мой сердечный?

Та назвала школу и район.

— Переехали сюда, следовательно.

Цветкова номер два качнула утвердительно головой.

— Что имели по физике?

— Мм... Мм... Иной раз «посредственно». А вообще «хорошо».

— Мм... Так. Плохих отметок не было?

— Нет.

— Жаль,— сочувственно отозвался Василий Тихонович при всеобщем ск ехе.

Подойдя к столу, где сидела Шлеифео, он спросил:

— Ну как, Шлейфер, снова думаете пропускать уроки? Болеть, получать неважные отметки? А?

— Посмотрим,— лаконично ответила та.

— Смотреть-то буду я,— невозмутимо ответил физик, порождая в классе взрыв хохота.

Два урока физики пролетели быстро. Василий Тихонович рассказывал, мы кое-что записали в свои тетради. После шестого урока он задержал нас.

— Спокойнее, товарищи,— зэргил он.— Убираите книжки, но оставайтесь на местах.

Он ооьяснил нам, что вызвался быть нашим классным руководителем, и думает, что мы его не подведем. Он не развозил свои мысли за тридевять земель, как делали многие учителя, когда собираются выяснять с учениками тот или иной вопрос а говорил просто, спокойно и кратко.

— О дисциплине, друзья \;ои, я вам говорить не буду,— сказал он.— В этом нет надобности. Народ вы разумный и сами знаете, что хорошо что плохо. Во время объяснения поепод&ва^теля. если хотите, то ведите записи. Но это дело хозяйское. Как вам будет угодно. К счастью или к несчастью выбрал я ваш класс, я не знаю— это покажет будущее...

Как бы Василий Тихонович теперь порадовался за свой класс, за всех наших ребят. Они достойно выдержали самый тяжелый экзамен— войну. Один Лева Федотов чего стоит. Время определило его не только как мальчика выдающихся дарований, но и как человека, отстаивающего самые чистые, самые глубокие категории жизни. В школе теперь хранятся фотографии, военные письма ребят, погибших в боях совсем еще мальчиками. «Неимоверный» хулиган Ви-таська Бойко командовал например, батареей противотанковых орудий. Несколько раз был ранен. Умер после войны от ранений.

В Левином четырнадцатом подъезде жил Подвойский, создатель Красной гвардии и один из руководителей Октябрьского восстания в Петрограде. Однажды Подвойский выходил из подъезда в неизменной длинной шинели, а следом — Левка, которого я поджидал; Левка— в коротком бушлатике. И я увидел — они похожи то ли походкой, то ли осанкой, то ли какой-то сосредоточенностью... И вот сейчас передо мной Левкины слова, пришедшие с войны: «Теперь я на своем месте!»

17 ноября 1940 г.

...Боже ты мой, до чего замечательный у нас физик. Я от него без ума, честное слово. Почему? Пожалуйста, я вам скажу. Ну, например, взять хотя бы сегодняшних два последних урока физики. Ввиду того, что наш физический кабинет занял десятый класс, мы отправились наверх, в тот самый маленький классик, с которого мы всегда начинали первый день каждой шестидневки...

Этот маленький, любимый всеми класс имел свои особенности: во-первых, он был на самом верхнем, третьем этаже школы; во-вторых, он не граничил с другими классами. Стоял отдельно, особняком, и в нем можно было очень свободно себя чувствовать; в-третьих, его небольшие окошки выходили на крышу второго этажа. В любой солнечный день мы вылезали из этих окошек на сп аренькую и очень домашнюю крышу и грелись у стены, и при этом нас никто ниоткуда не видел. А мы видели внутренний, совсем сельского вида двор, сложенные на нем дрова, кучу угля, плетеные корзины, наковальню, при крепленную к пеньку; летом — зеленую лужайку, где мы на занятиях по военному делу метали свои первые учебные гранаты и атаковали дрова как вражеские укрепления. И конечно же, никто из нас не думал не предполагал, что совсем в скором времени придется метать гранаты боевые, штурмовать вражеские укрепления и строить свои... А в класс, если вылезали на крышу, возвращались через те же окошки в любую секунду.

Не исключено, что в описываемый Левой день ребята частично и находились на крыше: ловили солнце в ноябре месяце.

...Лишь только мы уселись, как вдруг дверь откры лась и в класс вкатился наш толстенький Василий Тихонович.

— Тише, тише, тише мои дорогие друзья — почти запел Василий Тихонович.— Давайте тише.

С этими его словами класс приобрел веселое настроение, залился смехом. (По-видимому, как мы теперь с Олегом понимаем, день действительно был «неучебным» — теплым и солнечным. Мы распоясались. Прямо «магнитная буря». — М. К).

— Но что это такое.— развел он руками.— Вот стараются. Ну чего вам°— спросил он добродушным голосом, усгживаясь за маленький столик и открывая журнал.— Ну, тише. тише_г мальчики Мальчики, тише. Тише, девочки. Девочки, тише! Миленькие девочки.

Мы чуть не сошли с ума. Многие, забыв обо всем на свете, не стеснялись ни товарищей, ни Василия Тихоновича, хохотали во весь голос. (А уж Левка на первой парте заливался громче других. Это он умел. — М. К).

— Ну, будет,— сказал наконец Василий Тихонович.— Повеселились, и хватит Кто там еще разговг-ривает? Может быть, все пойдем в зал? А действительно, идите, кто хочет. Поговорите, а потом воз вратитесь.

— Да, а вы не пустите обратно, — протянула Андреева. (Во время войны Зина Андреева будет разведчицей-радисткой. Одна из первых

20