Пионер 1989-06, страница 59
s m £o Q.I-W Ш OS < X > < UQ Мало ли о чем мечтали мы в детстве! Всего сейчас и не вспомнить. Ничего в голову не приходит, кроме одного. Как только кончалась зима, а она у нас не столько в казахстанском, сколько в сибирском городе Петропавловске долгая, почти полгода,— как только пригревало солнце и появлялись первые лужи, мы собирались у дома Валерки Котенева на широкой лавке, сидели часами на солнце, маленькие и серенькие, как воробьи, и мечтали о том, как бы нам построить свою лодку. Она должна была быть большой, чтобы вместить нас всех. Широкой, чтобы не перевернуться, чтобы по ней можно было ходить, как по кораблю. Как довезти ее до реки, мы уже знали: каточки сделать, ровные чурбачки подобрать, и по этим каточкам провезти ее через город, спустить на воду— и мы путешествуем по Ишиму! Мы говорили, мечтали, и глаза наши горели счастьем, как будто все получилось, как будто вот она, перед нами, наша лодка! «Может, легче будет плот сделать?» — предлагал Вовка Мамыкин. «Плот заливать будет!» — резко возражал Сережка Васильев. ЧЗЕЛЕНЫИ л КАМЕНЬ ет, это был ^Мтсем не такой камень, что нашли мы когда-то с Толькой Губарг ковым на болоте. Это был настоящий аквамарин, привезенный мне приятелем из далекого Забайкалья, синевато-зеленый, загадочный. Мне вначале казалось, что аквамарин растворяется в зеленой ишимской воде. Но только показалось. Он не растворялся, он терялся. Стоило присмотреться— и вот он лежит на ладони, отсвечивает, но не растворяется. А тот, наш камень, из детства, был зеленый и прозрачный. Сквозь него все было видно на просвет. Он исчезал в ишимской воде, словно попадал в родную стихию. Долгая жизнь на реке, одиночество, долгие часы молчания поневоле настраивают на особый лад. Смотришь на бегущую воду и как будто сквозь зеленый прозрачный камень из детства, как сквозь кристалл, видишь все, что было, начинаешь перебирать прошлое, сопоставлять, выстраиваешь цепочку случайностей и не-случайностей. «А в «Школе» у Гайдара у пацанов плот был». «Так они на нем по пруду плавали, шестами от дна отталкивались, до дна там достать можно. А на реке глубина какая?!» «Конечно...» — соглашался Вовка, и мы снова начинали обсуждать все в подробностях. Да, нужна широкая лодка. Но как тогда выгнуть носовую часть? Ведь чем шире лодка, тем круче загиб. Ни одна доска не выдержит. К этому моменту подходил Валерка Котенев и предлагал: «Выдержит, только доску надо в олифе кипятить и гнуть горячей». Мы сразу же угасали. В олифе... Скажет тоже... Котел нужен, чтобы кипятить, да и где столько олифы взять, когда и для взрослых, имеющих свои деньги, она была дорогой и, как бы сейчас сказали, дефицитнои вещью. «Можно авиационной фанерой оббить, а не досками,— предлагал снова Валерка.— И гнуть легче, и воду пропускать не будет». Мы смотрели на него с раздражением: где это он столько авиационной фанеры достанет, ее вон столько надо,— и продолжали свое... Можно, конечно, доски не гнуть, а сделать нос без загиба, под уг 57 лом. Но тогда некрасиво будет, не лодка, а утюг. А Сережка Васильев тогда уже знал красивое морское слово — «обводы». «Обводы не те будут»,— вздыхал он. «Тогда надо по-другому,— говорил Валерка.— Прибить доски под углом, а сверху обшить мягкой белой жестью — ни за что не протечет». И тут Сережка Васильев начинал психовать. Вскидывал голову с чубом, зализанным виточком, как у теленка, и кричал: «Иди ты, Котик, к маме! На работу пора!» Валерка обижался и уходил. Мы его дразнили дурацкой, неведомо кем придуманной частушкой: Мама котика купила. Белого, усатого. Котик ходит на работу Половина пятого! Валерка был старше нас на год-полтора. Но дело не в этом. Он знал больше нас, был человек практический, как сказали бы сейчас, реально мыслящий. И все, что он говорил, он говорил правильно. Но эта его правильность была для нас хуже оскорбления: ведь мы понимали, что и олифа, и авиационная фанера, и белая мягкая жесть для нас недоступны. А раз недоступно — конец мечте. Мы многое умели. Ведь в те, < ш о * S X с >. о. < a х ■& re О. о е |
