Пионер 1990-12, страница 12

Марьянка нехотя оглянулась. Лицо ее горело радостью и не готово было отразить Павлины страхи. Веснушки на ее лице дрожали от смеха.

— Лупаешь своими ясными очами, а сама стрыбаешь по верхотурам, как макака, прости господи! — сердилась Павла.— А мне за тебя головы не сносить. Ты хочешь, штоб Павла без головы ходыла.

Она хочет,— мрачно подтвердила девчонка на высоком стуле, и крупные выпуклые глаза ее смотрели на всех с непонятным коварством.

Александра, самая старшая из нас, стояла, по-бабьи сложив на груди руки. Смотрела и улыбалась чуть снисходительно, иронично, с непонятной тоской.

— Чего в молчанку играешь, ты тут за старшого,- возмутилась наша Павла.

Александра болезненно усмехнулась, произнесла простуженно:

Я б и сама стрыбанула, не к форточке, а за окно. Если б могла.

Павла безнадежно махнула рукой: все ее тревоги разбивались о нас, как о камни, и она обратила свой гнев на пришельца, с недоумением взиравшего на суету за нашим окном. Павла, кряхтя, взгромоздилась на освободившийся подоконник, погрозила настройщику кулаком, крикнула с обидой:

— Иди своей дорогой, мил человек, иди. У тебя своя жизнь, а тута своя...

Он улыбнулся виновато, снял шляпу, раскланялся и пошел. Павла с сожалением смотрела ему вслед.

— Гляди-ка, вежливый...

А я мысленно искала разницу между тем миром, из которого пришел настройщик, и тем, который втиснут в санаторские стены. Бывали мгновения, когда мне казалось, что между ними лежит теперь пропасть, что прежняя моя жизнь оборвалась далеко и страшно. Память приносила лишь осколки ушедшего. И в mix продолжали жить близкие голоса, теплые мамины руки, черный диск репродуктора на старенькой этажерке в нашей комнате, в которую скупо просеивался дневной свет с веранды, путешествия по всем окрестным улицам, колкая земля под босыми ногами. Память порой захлестывала так сильно и больно, что мне казалось: никогда не перешагнуть пропасти, что легла между домом и многочисленными лечебницами. где я побывала за эти годы. И санаторская жизнь казалась скучной и медленной рекой, которая нехотя тянула нас вперед.

Но такие встречи случались не каждое утро. То настройщик пропадал на несколько дней, то проходил не поднимая головы. В такие дни его яростно защищала Александра:

Имеет же человек право быть самим собой?

По воскресеньям девчонка на высоком стуле безрадостно, мрачно сообщала:

— Паланина, опять к тебе!..

Каждый раз она произносила эту фразу по-разному: с удивлением, недоумением, сожалением, досадой. Но любое вызревшее в ней чувство неизменно окрашивалось в мрачные оттенки. Такой она была человек.

К Таиске Паланиной приезжала бабушка — родители жили неподалеку от города. У старухи тряслись рыхлые щеки, когда она, как котенка, оглаживала Таиску и жалостливо приговаривала над ней:

Ах ты, чадушка моя! Дождалась бабу, моя краленька? Не забижают тут тебя?

Подозрительный взгляд доставался независимой Александре.

Толстая, похожая на булку Таиска распускала мягкие губы, скромно отводила темные хитрые глаза и пряталась за подушку.

Старуха выкладывала из сумок румяные коржики, конфеты, плюшки с повидом. И в палате, глуша стойкие запахи лекарств, разливался сладкий, домашний дух. Марьянка прикрывала глаза, на нежных щеках вспыхивали неровные пятна. Она жадно вдыхала родные запахи и тихо, умиротворенно говорила:

- Хатой нашей пахнет. Маманя на пасху точно такие печет. Неверующая, а печет. Весну пирогами встречает. Все деревенские испробуют. В хате праздником пахнет. Дверь в сенках не закрывается, грязи пуд наносят. Маманя вынесет в миске плюшки и шанежки под окно. Тут уж нам раздолье!..

Старуха чутко ловила слова, торопилась затолкать плюшки в пакет— с глаз долой. Марьянка наконец поняла старухины страхи, мучительно покраснела, руки задрожали от стыда. А Александра смотрела на нее с ласковой усмешкой, как смотрят на меньших и несмышленых.

Уходя, старуха совала нам карамельки, норовила запихнуть прямо в руки, бормоча сердитое:

- Ешьте! Чтоб не подумали на бабу, жадная.

Александра вцеплялась худыми хваткими руками в костыли— на тыльной стороне вздувались, как тонкие шнуры, синеватые старушечьи вены.